Звонкое постукивание жестких подошв аккуратных туфель по потрясающим коридором академии, лишенных внимательного, порой любопытного взгляда молодых студентов, разрезает острую тишину безпросветного пространства, освещенного исключительно мерным светом редких факелов. Обыкновенные на взгляд бетонные стены, местами исполненные рваными царапинами, изредка встречающееся скованное свечение факелов - жалкая картина, с головой выдающая запущенность этой части Шибусена. Временами об этом жутком лабиринте в запустелых разумах всё же всплывали некоторые мысли, отдаваясь в головах веским осадком неприязни, и не потому, что потерянные во времени ходы все чаще становились подвластны запустению. Как раз обстоятельства складывались куда хуже, и мрачные помещения академии вмещали в себя отвратительных существ, подвластных лишь единственному средству контроля - безмолвными оковами, сковывающими бренное тело и не идущими на компромиссы. Когда-то таких исчадий тьмы можно было перечитать по пальцам. Теперь же с померкшими красками человеческого вида, обостренного неумолимой жаждой властвования миром, пробуждаются чудовища, что в разы опаснее затуманенного наживой разума людей. Порождения чьего-либо больного сознания, они с непреодолимым наслаждением вселяют в сердца и души не успевших спастись людей страх Костлявой. Уродливые, хохочущие, безжалостные, движимые лишь не утихающим чувством голода, вожделения пожрать столько человеческих душ, с каждой новой вылазкой на охоту. Сюрреалистический кошмар. Все это наполнено мерзкой смесью запахов крови и безмолвного ужаса - столь неприятных молодому человеку во френче. 
Медленным, пружинистым шагом человек постепенно приближался к назначенной целе, почти немигающим взглядом изучая лежащий в руках документ - интерес накрывал волной ядовитого любопытства. Когда его льдистые янтарные глаза вновь остановился на имени объекта, заточенного в плотных стенах одной из тайных комнат, губы едва заметно приподнялись вверх. Когда тебе на голову сваливается дело, о котором даже мечтать в самых сладких снах не доводилось, начинаешь невольно отдавать должное карме. Даже такие сомнительные пытки в качестве няньки этому малолетнему недокишину казались крайне незначительными по сравнению с тем, что удастся - если, конечно, получится - провернуть после освобождения Джека из заточения, хотя кому-то обязательно захочется сразу же свернуть шею Тики Микку за испытания над будущим студентом. Тики сжимал в пальцах с одной стороны, откровенно бесполезный планшет, на котором царственно расположилось нагромождение бумаг, значимость которых для отдела Микка представляла из себя бесценные знания. Документ в его руке начал сминаться, и казалось, что сейчас мужчина просто-напросто швырнет надоевший пергамент на каменный пол, бесстрастно затопчет безукоризненно чистым ботинком и, представьте себе, в резкой форме отринув указание сверху, освободит темный коридор от своего присутствия, скрывшись в темноте необходимой комнаты. Но мужчина нарочито медленно подходит к двери, за которой явственно скрывается тот, чьи повадки давно уже отрешены от человеческих, он аккуратно достает из спрятанного кармашка на внутренней части пиджака небольшую связку ключей и поэтапно открывает каждый суровый замок. Скрежет открывающейся двери взвивается в затхлый воздух тюремной камеры, колючий взгляд золотистых глаз неспешно пробегается по смотрящий сентябрем комнате, возгораясь надеждой скорее узреть Джека.
- Добрый день, Джек... - глухо, как до времени спокойный зверь, разлетается по комнате голос главы отдела, его звонкий шаг звучит лишь единожды, а скрипучая дверь отвратительно хлопает, погружая обеих персон во мрак. Где-то в углу должна оставаться старая лампа, но, пожалуй, он использует её позже. Микк довольно улыбается собственным мыслям и произносит следующие слова спокойно и четко, с целесообразными паузами, словно обращаясь с отъявленным психопатом - хотя, сее замечание, в принципе, находило львиную долю правды. - Лайтлесс. Меня зовут Тики Микк, и я глава отдела Шибусена по исследованию способностей души. Но, думаю, это не столь важно. С этого момента я буду навещать тебя каждый день.
Надеюсь, ты еще не утратил способность воспринимать человеческую речь, мой будущий объект исследований, иначе беседу с тобой не получится завести. В прочем, это будет не настолько значимо, когда тебя направят в цепкие лапы Широнга...

Небольшое помещение забрала в полноправные владения мрачная темнота, неожиданно придавленная невнятным отнюдь нечленораздельным звуком. В черной взвеси комнаты на грани зрения проявил свои очертания до селе незнакомый силуэт невысокого ростом существа, расположившегося в самом дальней угле от вошедшего человека, словно сообщающего о своем нежелании иметь дело с человеческим родом. Возможно, у мужчины сами собой начали проявляться болезненные галлюцинации, но, вероятнее всего, глаза, привычные к зашторенным комнатам, с полным отсутствием источников света, начали привыкать к тьме – личность  Тики красило в разнообразные оттенки не только лишь гордое звание главы отдела, но ставшее будничным, не внушающим ни восхищения, ни сонма других эмоций умение со скоростью леопарда приспособляться к сумрачным местам. Но и животного зрения не нужно было для опытного повелителя, чтобы различить в пожирающем терпение пространстве будто шепчущую немыми речами душу, исполненную виноградной окраской, рокочущую в одиночестве. Она давила на сознание, проникала в голову своими невидимыми потоками и кромсала, крушила, вселяя панический страх и почти физическую боль  в человеческие особи. Тики Микк смешливо прищуривает глаза, а на губы вползает неживая улыбка. Темнота стерла с лица мужчины безликую маску добродушного жителя города Смерти, открывая жуткую индивидуальность. Мерный мрак учтиво, словно заезжий бедняга-художник, рисовал на нем все новые черты – опасного лесного зверя, словно хамелеон, сменяющего свой цвет и засевший далеко в груди настрой. Человека всегда определяют поступки, мысли, способность действовать совершенно иррационально, вопреки всем известным «надо», наплевав на чистый инстинкт самосохранения. Именно поэтому доводу главу можно с былой уверенностью обозвать истинным представителем человеческого общества – что бы Шинигами не прикажет, а Иезуитская Ехидна все равно поступит по своему, отдавая право исполнителя нуждам отдела.
- Что ж, необходимо признать, что я очень благодарен, ведь ты не пытаешься пока что на меня наброситься. – от широты чувств Тики даже сделал шутливый реверанс, разбивая хрустальность благоговейной тишины. Голос,  имеющий при себе толику яда гремучей змеи, звучит по-прежнему, стараясь не отпугнуть недокишина. Микку ни к чему возможные пререкания с заключенным, посему голос, несмотря на лежащий в глухом подвале яд, кажется мягким, проникающим своей теплотой в самые уголки давно не радушной души. Он мог бы представлять колоссальную угрозу для всего Шибусена, если бы ведьма приложила куда больше усилий для его воспитания. Незнакомый голос неохотно ввинчивается в сознание застывшего с хищной улыбкой человека, поднимая в воздух осевшее в раздумьях восприятие окружающего мира. - Зачем? – мужчина на мгновение проявил чувство удивления, устремив разом помутневший взгляд в пол. Зачем? Жалобно проскрипев по задворкам сознания, верные мысли собрались в назначенном месте, дружно проявив чудеса слаженности.  Первое, что почувствовал Лис, - будто находится на заседание всевышнего суда, где добросовестные ангелы решают судьбу еще не совершеннолетнего мальчишки. Внутри вихрем носятся искренние ответы, непрестанно выдающие перлы, от которых Джеку наверняка расхочется разговаривать с новым надсмотрщиком. Словесная дуэль с лживыми отговорками, пленяющими своей невесомостью, успевает пресечь мужчина. - Потому что мне так захотелось... – нет, он не лжет. Сея работа в действительности прельщает его. Полное отсутствие скрытого умысла в словах, звуки льются в прежнем тембре.  Шелест бумаги в руках человека живет всего лишь долю секунды, пока на лицо взметается прежняя гримаса. Только вот глаза остаются холодными, двумя отколовшимися от айсберга льдинами они устремляются к сидящему в стороне Джеку. - Итак. Каждый раз я буду задавать тебе некоторые вопросы. Не против? – будто последовав примеру, слащавый тон превращается в будничный, не угнетенный излишней радостью и добродушием, но по-старому с положительными эмоциями к Джеку. - Оцени свое желание съесть чую-то душу по десятибалльной шкале. – словно врач, проговаривает Тики, все так же внимательно изучая глазами «больного». Крайняя уверенность, что внезапной агрессии мальчишка не станет проявлять, а Микку выпадет шанс полностью осмотреть душу недавнего кишина.

"Двадцать?" - лицо парня в невольном изумлении дрогнуло, а глаза уподобились овальным блюдцам с застывшими в изумлении, покрытыми золотистым налетом яблоками. Похоже, голод паренька, навязчиво стиравший с лица многообразные оттенки эмоций - все, кроме пылающего жара жажды, трепещущего в исполненных стальной краской глазах, просачивался в застоялый воздух. Первая ассоциация, с которой довелось столкнуться Ехидне на улочках анализирующего ситуации мозга, - будто на его глазах происходила встреча давних коллег - неумолимой, трущейся о стенки сознания, жажды поглощения чьей-то души и бескомпромиссного самоконтроля, уверенно обозначившегося в едва ли не безумных очах. Душа перед глазами Тики постепенно теряла монолитность. Решительно просачивающийся промозглый свет исполненной странным свечением наливался пурпурным оттенком и дьявольски пульсировал, вторя трясущемуся как в лихорадке голосу молодого оружия. Пожалуй, для обычно начинающего повелителя, едва достигшего третьего класса, его смутно сиявшее в закостенелом мраке дыхание души причудилось бы разбавленным витиеватым приведением, но ясные глаза главы отдела будто могли осязать душу Джека, пристальным взглядом скользя по ней, словно по отполированному полу. Тики на мгновение показалось, что воздух вокруг паренька будто наэлектризовался, поплыл, подернулся словно маревом, как в непосильную июльскую жару. Он буквально трещал от напряжения, выдавая истинное желания молодого недокишина, внезапным жестом уперевшимся головой в ледяную стену. Микк хотел было спросить, какого художественного замысла творит несовершеннолетный мученик, пытаясь выяснить крепкость своего черепа, но воздержался лишь едва заметной кривизной на лице. Неожиданно стало гораздо прохладней, и под темными объятиями легкой иссиня-черной ткани по коде строем маршировали полчища мурашек. А вот умытый возбужденным подсознанием парень, кажется, сиял от счастья.
- Конечно, ты наешься их в свое удовольствие, когда твоя душа окончательно станет чистой, как кристалл. - бешеный танец едких смешков сплетается с вьющимися в аккуратную косу словами. И эти едва слышные смешки накрывали застоявшиеся мысли непонятной апатией, вдребезги круша и без того пошатнувшийся противовес добродушной улыбки. Задержав взгляд на бледном, в темноте казавшимся буквально свинцовом лице, растерзанном безжалостной кровожадной улыбкой, - хотя, этот звериный оскал навряд ли можно было бы именовать улыбкой - мужчина самодовольно цокнул языком. - Отлично. Тогда следующий вопрос. - он едва дернул прикрепленной ручкой, услужливо предоставленной Изолд, будто и вправду решился записать полученные сведения, но в последний момент отпустил злополучную вещицу врадчиво, уподобившись лисе, заулыбался - кажется, в агонии неисчерпаемого интереса всплыла новая идея. - Дорогой мой друг, тогда скажи... какое твое любимое лакомство? Если захочешь, я буду приносить его тебе каждый день.
Отфильтровать душу почти-кишина - занятие хоть и не слишком сложное, но довольно утомительное. Особенно сковывало в смертоносные объятия хохочущее в истерии терпение, иссякающее, как мертвый песок в часах.

Содрогающуюся от ненавязчивого разговора кромешную темноту озарил подозрительный звук, заставляющий Микка в удивлении изогнуть бровь и приложить усилия, дабы заметить объект звучания – парниша отчетливо передвигался по стене. Мужчина почти осязаемо ощущал его душу. Совсем близко. Казалось, от нее били коротенькие разряды, заливались в уши и отдавались рябью в воздухе. Пожалуй, только сейчас главу отдела начала душись благоговейная радость, разбивая хрустальные весы, застывшие в безмолвном равновесии, роняя на спокойный взгляд искорки неприкрытого восхищения, метнувшегося тенью где-то в мыслях. В мире для Тики Микка есть только три типа людей: семья, то, что обязательно подлежало исследованию, и те существа, которых будто чеканили для бесполезного скитания по земле с не менее непримечательными внутренними составляющими. Эту закоренелую, зависшую в гордом одиночестве истину не смогло разрушить даже немало известное покушение так называемого Амона на благополучное существование оружий, чьи навыки были просто незаменимы в сложившейся мировой эпопеи. Наоборот, если ранее закованный интерес сковывался невыносимым вмешательством норм, установленных для всего отдела, то с этих пор его разрушительное вожделение распространялось на всех и все, что было связано с новоиспеченным вором способностей. Запретный плод, как ничто другое, сладок и притягателен.
Так бы и продолжал Микк свое победоносное путешествие по льдинам замыслов, подсознательно отдаляясь от, в свою очередь, приближающегося Джека, если бы мимолетный ответ на поставленный вопрос не вернул недо-мудреца в мир людской, на свои две ноги в разыгравшуюся темноту. А в следующее мгновение на лицо мальчика всплыла вполне себе человеческая улыбка, ассоциирующаяся у португальца с едва ощутимым дуновением ветра, когда его почти испарившаяся из памяти трогательная сестра любовалась садовыми цветами, освещенная ярким весенним солнцем. Стоило этой незаурядной мысли пронестись в голове, подобно льдистому порыву ветра, сметающему все на своем пути, с лица спала заинтересованность, а в полуприкрытых глазах засияла неуловимая печаль. - Конечно. Я принесу сладкую вату специально для тебя, юноша. – примирительная, утратившая ликование интонация растянула несложный набор слов в целое море меланхолии, сквозившей буквально в каждом принесённом звуке. И парень застыл, словно восковая фигура, окунувшись невидимым взором в лицо подобравшегося совсем близко недокишина. Спустя пару минут, исполненных для Лиса навязчивым пульсирующим в сознании потоком размышлений, затягивающих его в беспамятство, уставшая от затянувшегося молчания тьма вознесла в зону слышимости недовольный писк какого-то устройства в кармане посетителя – пейджер, извещающий главу о каких-либо новостях от Широнга. – Что? – расфокусированный взгляд сошелся на брюзжащем кармане брюк, и Тики с каким-то бормотанием выудил гаджет из кармана, криво усмехнувшись. Перспектива выяснять, что же столь существенное позволило горе-ученому отвлекать своего босса от, мягко говоря, «экземпляра года», его определенно не радовала. Некоторое время Тики молчал, обдумывая полученную информацию, после чего без малейших колебаний вынудил прибор вновь покоиться на дне кармана, после чего обратил внимательный со слегка выраженным налетом вины взгляд на молодое оружие. Как занимательно. Четко выраженная перемена настроения при упоминании единственной ваты. Что может вывести его из себя? Что имеет вероятность вызвать в нем теплые чувства кроме ваты? – сумбур окоченелых мыслей в который раз атаковал разум португальца, отвлекая того от прихотливых воспоминаний. Каждая из них отдавалась в душе тупым интересом, обволакивая манной кашей и кроша в руках невидимую нить затянувшейся печали.  Взыгравшая ухмылка вторично сдирает покрывало с намерений мужчины. - Скажи мне, Джек, какие ассоциации у тебя связаны с... предположим, поеданием людей? Знаю, Шинигами тебе запретил подобные манипуляции, но желание ведь осталось?