Строго говоря, с того момента, как Хейке уходит прочь, а Хартманн наконец перестаёт разговаривать сама с собой, проходит не много, не мало – два часа. За это время Белая Коса успевает вернуться домой – её выворачивает от единственной выкуренной сигареты, долго и противно – и снова выйти оттуда на свежий воздух, чтобы всё обдумать, да и просто освежиться. С Циммерман всё отдалённо понятно, и работы там непочатый край. Коль скоро ей придётся заниматься детьми ещё неизвестно сколько времени, не попробовать ли начать приносить пользу в этой области?
Но с Хейке разбираться можно, только увидев вторую сторону истории. Того самого мальчика, Тайлера, павшего жертвой собственной жалости.
«Нельзя жалеть, врагов особенно, никогда нельзя, какими бы милыми они не казались»
Кто бы говорил, кто бы говорил – за Анну она расплатилась дорогой ценой, а за Челл? Подумать о том, что Челл может оказаться врагом, предателем и склонной к уничтожению всего ведьмой, для Эрики невозможно до сих пор.
Это же Челл, хочется сказать ей, она никому за всю жизнь не причинила вреда.
Но ведьмы, всё же, не кишины - именно ведьмы в своё время стали создателями оружий. Именно душа ведьмы совершенствует оружие до конца. Кишины – дело другое. Одержимые, безумные, не заслуживающие никакой жалости – вот что они есть.
В больницу она заворачивает скорее неосознанно, чем с какой-то осмысленной целью. Расспрашивает, где в данный момент Тайлер, выслушивает нудные замечания, что посещения ему, вообще-то, ещё не особо дозволены, и что надо предупреждать хотя бы, и что приёмный час давно закончен, но в итоге звание оружия Бога решает все вопросы. Палата номер 303, там её не ждут, но зайти нужно.
К сожалению, раз это незапланированный визит, никаких подарков Белая Коса с собой не взяла, и дежурная медсестра косится на её пустые руки так, будто видит перед собой преступника. В итоге, ворча что-то, она выдаёт Эрике халат, который нужно накинуть на плечи, и препровождает к двери.
Белая Коса стучится костяшками пальцев, сообщает:
– Я вхожу, – и открывает дверь. – Здравствуй, Тайлер.
Больницы она не очень любит. В них всегда царит дух казённости, а белые стены лично на неё всегда нагоняли уныние. Кровати ей казались чужими, а одеяло всегда больно кололось. К тому же, врачи… Слишком уж они напоминали ей Анжелику.
Та тоже умела лечить, просто вспоминала об этом нечасто.

Здесь, в больничной палате, с пустыми руками действительно неудобно. Даже Инглишу после ранения от той Киссшот она сподобилась принести апельсинов. Впрочем, есть у неё какое-то оправдание, шаткое, как и вся её идея посетить Тайлера, – этот визит был действительно неожиданным. Не только для читающего мальчика, но и для неё самой. И всё же, ей было неловко от того, что ничего, что могло скрасить пребывание парня в больничной палате, она не принесла.
Она воспользовалась своим статусом, который, признаться, уже готова ненавидеть, чтобы прийти к мальчику, которому ей даже нечего сказать.
Её почти неотличимая от военной белая форма с тремя лентами через плечо, перехваченными жёлтыми звёздочками – знак третьего ранга, трёхзвёздного, придуманный ей когда-то – не самый лучший наряд для визитов в больницу.
– Извини за вторжение. – Белая Коса ещё не отступила ни на шаг от стандартных формулировок вежливости – и мальчик, похоже, тоже. Он был насторожён и напуган, а, быть может, ему просто надоели снующие туда-сюда люди, которые спрашивают, действительно ли Хейке Циммерман совершила такой грех.
Да, хочется сказать Белой Косе, она действительно это сделала, она не права, но и человека, который был бы более прав, чем она, вы не сыщете. Врагов жалеть нельзя.
Хотя бы кишинов.
– Нет. Я глава отдела по нахождению и уничтожению ведьм. – поясняет Хартманн, делая шаг в сторону кровати. – Меня зовут Урсула Эрика Хартманн – можешь выбрать любое имя, какое тебе покажется удобным.
Он смотрит так, будто хочет вызвать в ней жалость – и, кажется, Эрика догадывается, что её ненавязчиво просят оставить в покое.
– Меня мало интересует Хейке Циммерман и её планы. Хотя нет, не так – она меня интересует, но не в качестве рабочего момента. – снова приходится объяснять то, что пока самой себе объяснить не в силах. – Я сейчас выполняю обязанности оружия Шинигами, поэтому мне пришлось попытаться внести ясность в ситуацию и объяснить Хейке, что так делать нельзя.
Мелкими шагами она наконец добирается до кровати и садится на одиноко стоящий стул рядом с кроватью.
И слабо улыбается.
– Я полностью провалилась в этом вопросе, Тайлер. Из меня плохой воспитатель юных душ. Поэтому я пришла к тебе. Мне хотелось посмотреть, так ли ты ужасен, как она сообщает, и что в тебе такого, чтобы Хейке захотелось сделать тебе больно.
Белая Коса едва слышно вздыхает.
– Хотя, если быть совсем честной, я смутно представляю воспитательную работу и причины, по которым я здесь. Извини, что ничего тебе не принесла.

На лице мальчика то недоумение, то растерянность, то попытка оправдаться (защититься, выставить поскорее такую жуткую женщину из своего мира), то ещё что-то. Хартманн его слушает – слушает и представления, которые, признаться, ей не нужны – то, что не рассказала Хейке, она знала из бумаг, уж там-то все сухие факты были перечислены. Слушает – и в то же время разглядывает палату и то немногое, что мог изменить в ней маленький пациент. Кто-то очень умный сказал, именно обстановка во многом определяет характер, а что ещё покажет характер лучше, чем то, что смог изменить человек в казённой и давящей своей официальностью больничной палате.
Она уже в какой-то мере уважает Тайлера – за то, что он здесь уже достаточно долго. Даже поневоле. Он выдерживает эти белые стены, а вот Хартманн, за свою жизнь побывавшая в больницах всего пару раз (даже после своей первой битвы с ведьмой, получив серьёзные ранения, она сбежала из больницы на третий день, угрожая врачам, что сейчас лечить придётся их), так и не научилась выносить больничную обстановку.
Был когда-то учеником.
Сколько ж обречённости в этом «был».
Он точно так же – не отличить от самой Эрики двумя часами ранее – отворачивается к окну и, кажется (рассмотреть получше Хартманн мешает слабый свет из окна), поджимает губы.
Не надо, хочется сказать Урсуле, нельзя опускать руки ни в коем случае.
Удар по позвоночнику может быть действительно неизлечимым – но не тогда, когда даже Хартманн знает минимум двух ведьм на стороне добра, ах нет – на стороне Шинигами. Хотя… кому, как не их злостной убийце знать их всех?
Сила Челл в соединении пространства. Силы Сильваны и словами описать нельзя.
Что им какой-то участок нервов вернуть? А Урсула знает, почему пропадает способность двигать ногами, она может перечислить все варианты такого расклада и обосновать, почему современная медицина такого не умеет. Вот только это людская медицина. Здесь же Эрике даже душу смогли заштопать – а вы о ногах.
Хартманн терпеливо ждёт, пока Тайлер выскажет свою точку зрения. Ждёт, пока он мягко упрекнёт и Спирита, и тех, кто к нему приходил, чтобы поискать вину Хейке.
– У меня нет дочери – примешь моё желание помочь за искреннее? – Белая Коса говорит это без улыбки. – Я здесь действительно не по работе.
Она его уже не жалеет (а раньше, ещё во время беседы с Хейке – жалела). Жалость в большинстве случаев – лишь простой эгоизм, человеческое отождествление самого себя с жертвой, взгляд с позиции «а что если меня так». Иными словами, жалеешь себя в такой же ситуации, переносишь это на того, кому плохо, вуаля. Избирательное, совершенно неадекватное чувство. В этой ситуации оно было бы именно таким, а потому она не жалеет.
Челл она пожалела несколько иначе.
Как и о потере напарника сожалеет по-другому.
– А мне она говорила, что нельзя быть таким слабаком, и что жалеть кишинов нельзя. – чуть слышно вздыхает Хартманн. – Я даже, признаться, подумала, что она в чём-то права. Правда, её методы… – Белая Коса разводит руками, прикрыв глаза. – Ох уж это девичье смущение.
Молчит, думает.
– Честно сказать, не имею ни малейшего понятия. С тех пор, как я стала Косой Смерти, меня окрестили «Непорочной» и перестали рассматривать как девушку. Хорошо хоть не «Старой девой», нашли словечко поприличнее. Думаю, с моим обычным поведением другого ждать и не приходилось. Так что мужское внимание меня если и касалось, то они молчали. – Хартманн неясно зачем начинает оправдываться, что не может понять, что значит внимание человека, который тебе ну абсолютно противоположен. И безбожно врёт, потому что минимум один такой противоположный был.
Был.
В плену у одного типа в маске сидит, знаете такого?
– Я знаю всех существующих ведьм, Тайлер. Больше скажу, я их убиваю, а иногда решаю, кого оставить в живых. Шибунсен и раньше заключал договоры с ведьмами, не развалится от ещё одного. – уж лучше так, чем про перипетии её личной жизни.

Действительно, Спирит мог лучше понимать детей, но, в действительности – кому, как не Эрике Хартманн знать это – он никогда их не понимал, иначе бы и с дочерью его отношения строились совсем иначе. Белая Коса, собравшая за время своей деятельности как Косы Смерти немалое досье на этого Албарна, могла перечислить всех девиц, к которым он лез в трусы, все ссоры с дочерью, и все те испорченные счастливые моменты, которые он устраивал и своей дочери, и своей жене. Даже, пожалуй, больше, чем сами дочь и жена помнили. И потому она могла уверенно сказать: нет, детей Спирит никогда не понимал.
Ей с трудом удаётся удержать на лице спокойное выражение. Спирит для неё до сих пор остаётся неприятным фактом – он послужил спусковым крючком ссоры, спровоцировал её на нападки как в его адрес, так и в адрес Джейка, подвернувшегося под руку. Спирит обидел женщину, которую Урсула хотела бы видеть своей матерью – или старшей сестрой, если будет угодно. Спирит ей неприятен – и детей он понимать никогда не мог.
– Не была бы я так в этом уверена. – осторожно подбирая слова, говорит Хартманн. – Он даже с дочкой подружиться не может. Хотя, здесь я тоже необъективна.
Она смотрит, как Тайлер откидывается на подушку и вперивает безучастный взгляд в потолок – что ж, закономерно. Не надо было упоминать о возможной правоте Хейке. Потолок, он всё стерпит, любые взгляды.
Да, слабость здесь нетерпима. Как ни крути, если не умеешь признать одну простую истину: враг всегда останется врагом, и делить с ним хлеб, и звать его в дом нельзя, – то не жить тебе долго на этом свете. Попробуй-добраться-до-меня, ведьма с длинным именем, стала исключением – но она и врагом-то никогда не была. Она была ребёнком, наделённым силой и живущим в собственной сказке, которая, в отличии от пряничной сказки Анны Нумиш, была счастливой. Хартманн, не видя иного выхода, согласилась на жёсткие условия Шинигами, только чтобы Попробуй-добраться-до-меня жила. Ведьмы, всё же, просто развившиеся люди.
А кишины – деградировавшие люди.
Разница есть, очень большая.
Хартманн вздыхает, когда Тайлер говорит о мотивах, но дожидается, пока он договорит до конца.
– Даже если у них есть причины, это уже неважно. – снова осторожно, снова аккуратно, без резких словесных выпадов, – Кишин отличается от ведьмы. Ведьму действительно можно пощадить, многие из них всего лишь хотят жить спокойно. Кишин же – суть одна единственная эмоция. Страх. Страх за свою плоть и жизнь. Желание. Алчущее желание чего-либо. У него нет разума, и душа его мертва. Он может идеально походить на человека, он может тянуть к тебе руки и говорить, «прошу, пощади меня», но тут же воткнёт тебе когти в живот, когда ты доверчиво откроешься. Одержимость голодом, вот что есть в его голове. Это необратимый процесс.
А к чему он поинтересовался про повелителя?
Хартманн растерянно моргает. В межличностных отношениях она, да, действительно, ограничивается неудачным опытом семилетней давности, и как-то не может связать воедино такие понятия как «напарник» и «мужское внимание».
Потом, медленно-медленно, до неё всё-таки доходит, о чём была речь.
– Ну да, есть. Повелитель. Но, если честно, я не очень-то задумывалась на тему межлично… в общем, отношений между мной и ним. – неужели молодёжь Шибунсена считает, что напарник и любовь всей жизни – равные понятия? – И он сейчас в беде, так что думать о чём-то подобном точно не к месту. – Хартманн хочется пощупать щёки, потому что ей кажется, что она покраснела, но она всё же удерживает себя от этого шага.
Какая ирония – именно ведьму пространства и ведьму регенерации она знает. Лично.
– Существует. – Хартманн даже не врёт, она помнит про Триелу, и ей кажется, что не всё так просто. – Анна Нумиш, пятнадцать лет. Место проживания – Альпы. Убита три года назад Урсулой Эрикой Хартманн и её напарником, погибшим при выполнении этого задания. Возрождена, а точнее, клонирована, спустя какой-то незначительный период времени, Анжеликой Айнштюрзен на основе генетического материала Хартманн и Нумиш.
Белая Коса морщится и трёт лоб.
– Ведьма пространства. Попробуй-добраться-до-меня Челестия Лайтйер В-бесконечность-и-дальше. Пятнадцать лет. Жива и поныне, находится на стороне Шибунсена. А курирует её… угадай кто, Тайлер?
Хартманн улыбается и отвечает на свой же вопрос:
– Урсула Эрика Хартманн. Видишь, я знаю тех, в существование кого ты не веришь. А одна из них и вовсе переродилась как моя дочь. У меня нет детей – но я не могу отрицать того, что это из моих генов, скрещенных с генами ведьмы, родилась новая ипостась Анны. Да, я бываю за стенами больницы, но, если честно, знаю не так много. Как и все, наверно. Пятого сентября стало известно, что человек, называющий себя Амоном, нашёл способ отобрать способности у оружия – что и продемонстрировал. А заодно похитил группы Шибунсена, посланные на задание, чтобы таким образом объявить нам войну.
Ей приходится остановиться, потому что у неё снова перехватывает дыхание.
– Один из захваченных – тот самый мой повелитель.
Белая Коса молчит какое-то время, а потом прибавляет:
– Я соврала. Не все забыли, что я девушка. Но, как я уже говорила, пока он в беде, думать о таких мелочах просто бессовестно.