Оказывается, сигареты бывают самыми разными – тонкими, толстыми, крепкими или с каким-то сладким привкусом, они каким-то невероятным образом делятся на мужские и на женские, и когда стоять и выбирать больше времени нет, Урсула просто тычет пальцем в одну из ярких пачек, потому что понятия не имеет, что выбрать.
Как бы ни был слаб человек, он способен вынести потерю – в течение нескольких часов, нескольких дней, нескольких недель. И только потом, много позже, он осознает, что именно потерял.
Она расплачивается, прячет едва ли нужную ей пачку в карман, и уверенно шагает по району, где в нескольких домах плотно расположились квартиры работников Шибунсена. Проходит мимо окон квартиры, от которой у неё нет ключей. И мимо тех окон, где прячется, наверно, её безумная сестра, если, конечно, она не ушла снова охотиться на крыс, или не вернулась к Анжелике.
Какая, в сущности, разница?
Уйди Триела или сгинь где-то в тёмном переулке, не стало бы легче? Нет, не стало, но и сам факт существования её больно давит. Мать даже через года сумела дотянуться и вонзить свои ногти в большое, чистое и ни в чём не повинное дочкино сердце. Видимо, это в неё Урсула стала такой плохой матерью, раз не хочет возвращаться в квартиру, где её ждут.
Путь Белой Косы заканчивается перед самой неприметной дверью самого неприметного и дальнего из всех многоквартирных домов.
Хартманн толкает дверь.
Только здесь, кажется ей, её поймут. Вместе с этими проблемами, презрением к самой себе и тотальным непониманием, что делать дальше. С этим странным ранящим чувством внутри, которое плотно поселилось в ней с момента, когда девушка начала зачем-то каяться ей в своих бедах.
Зачем, хочется спросить Хартманн, зачем ты рассказала это мне, я ведь не буду тебя жалеть, мне действительно всё равно, зачем ты стала откровенничать со мной, чего ты от меня хочешь?
Дверь не заперта. Возможно, случись обратное, Белая Коса бы растерялась и ушла, так и не постучав, потому что то, что она делает, было непонятно для любого стороннего наблюдателя.
Есть три Косы Смерти, которых связывает вместе такая крепкая дружба, которая уже давно перешагнула уровень дружбы с приветственными объятиями и криками «братишка, я рад тебя видеть» – такая дружба кажется всем остальным тотальным игнорированием друг друга. Есть три Косы Смерти, у двух из которых нет напарника, а у третьей он был почти номинально, потому что они доверяют только себе.
Есть три Косы Смерти, которые убивали вместе, и ничего страшного, если весь мир не простит их, страшно будет, если они не простят друг друга.
– Привет.
Хартманн обращается к тёмному пятну в углу, проходит в комнату и садится на пол в соседнем углу.
– Я буду курить. – предупреждает она тёмное пятно, но выполнять предупреждение не торопится.

В эту дверь нужно было заходить без стука. Об этом знают всего несколько человек – пальцев одной руки хватит, чтобы их всех пересчитать и никого не забыть. Все, кто стучат – чужие. Все, кто стучат, могут быть найдены мёртвыми завтра.
И это будет исключительно их вина.
Страшно подумать, до какой степени безумия могут дойти люди, сражающиеся за свои мысли и убеждения, за какие-то ясные им одним – а может просто тем, кто выше их по положению – идеалы. Какими они могут быть безжалостными и как много могут погубить.
Как погубили Рахиль, например.
Хартманн немногих может назвать своими друзьями, и никогда не думала, что именно с этой странной девушкой, доставшейся ей в наследство от прежней главы отдела, понятие «дружба» покажет свою иную сторону. Матильда тоже друг – но сейчас Белой Косе очень плохо, и она, как видно, не у Матильды. И что слово «дружить» иногда скрывает за собой безразличие друг к другу, до тех пор, пока кто-то не попадёт в беду. И что нет никаких обещаний на тему «порвём друг за друга». Просто все трое встанут и пойдут, когда что-то случится, это самое «что-то» разбирать.
За одно это чувство уверенности Белая Коса никогда не посмела бы упрекнуть Феликса и Рахиль в том, что они странные. Меж тем, именно она знала целиком всю глубину их странности, и могла рассмеяться в лицо всем тем, кто об этой странности трезвонил на всю округу – болтуны не знали ровным счётом ничего.
– Привет со дна. – эхом отзывается Хартманн, щёлкая зажигалкой. – Я со своими.
Сигаретами.
Проблемами.
Со всем сразу, в общем.
Рахиль, пошатываясь, поднимается – Эрика всё прекрасно понимает, но не пытается вмешаться. По крайней мере пока. Секрет Мазари ей известен, хотя, по правде, он никогда секретом и не был, просто некому было удосужиться тем, чтобы его узнать. Этот, и ещё многие.
В итоге ей всё-таки приходится встать, когда слышен стук падающих предметов. Глухой шлепок пачки сигарет, лёгкий шелест упавшей коробки со спичками, и, наконец, звук, который получается тогда, когда опираешься руками об стену. Хартманн отталкивается ладонями от пола, рывком поднимается, и за несколько шагов преодолевает то расстояние, которое разделяет её и Рахиль в этой крошечной квартире.
Когда она попала сюда первый раз, ей показалось, что Рахиль по какой-то ошибке поселили в уборную, а не в нормальную квартиру.
Потом Мазари объяснила, что в большой квартире сложно контролировать пространство. Белая Коса удивлённо заморгала, но к этому вопросу больше не возвращалась – ей, в любой момент могущей выйти из собственной комнаты и слушать храп напарника в соседней, чтобы избавиться от любых страхов, было чуждо понятие «контролировать пространство».
Но она примерно понимала, потому что в её прошлом тоже был свой страх.
Страх, что дверь откроется, и что медовый голос скажет ей вставать и собираться в школу.
Спасибо повелителю за то, что он храпел – просыпавшейся в холодном поту Хартманн этот жуткий звук был самым родным и тёплым.
– Мне страшно. – Хартманн сначала поднимает сигареты и коробок спичек, потом опускает руки на плечи Рахиль, слегка сжимает пальцы и ведёт друга обратно в комнату. – Мне очень страшно возвращаться домой. Мне страшно засыпать. Мне страшно, что меня лишат даже моей последней надежды. – бормочет она сухими губами, пока ведёт Мазари к её углу. Усаживает – и садится рядом, чтобы достать из кармана свою пачку и распечатать её. – Я раньше не курила, ты знаешь? А теперь имею все шансы начать и продолжить.
На всякий случай Эрика чиркает спичками, благоразумно забывая про спрятанную в карман зажигалку. Горький дым снова заставляет глаза заслезиться.
– Что, если мы никогда не найдем этого ублюдка?

Выговорилась, и даже не стыдно.
А было бы, будь на месте Рахиль кто-то другой. Было бы стыдно проявлять слабость, потому что обычно Белая Коса отказывает себе в этом. Но сейчас ей почти спокойно – и даже не сигареты тому причиной. Ей страшно до сих пор – и всё же это не мешает ей быть собой, спокойным оружием со стальной оболочкой. Не паникующим.
Рахиль шумно дышит где-то под боком, Хартманн курит – щурится, когда дым летит мимо глаз и старается выдыхать его подальше, чтобы глаза снова не заслезились.
Einwandfreier.
«Непорочная» может значить так же «безупречная», «лишённая недостатков». Einwandfreier, как велят немецкие корни. Но на английском, ставшим родным в Шибунсене, её прозвище звучит почти пошло ^[1].
Сигареты противно сушат гортань, а ещё, говорят, будет просто невероятная масса проблем. Жёлтые зубы, сухая кожа, раковые опухоли. Великолепное оружие с раковой опухолью, что может быть смешнее? А, ну да, может – вот оно, в углу сидит, и это не Рахиль. Оружию, которого съедает болезнь, сдаться можно. Белой Косе с здоровым телом и сильным характером сдаваться позорно.
Она не сдалась – но со стороны кажется обратное.
– Я не паникую. – в сравнении с дрожащим голосом Мазари голос Хартманн совершенно спокойный, невыразительный и безразличный. Что же стало известно с последнего момента? М? Ах да, на их отдел теперь вешают всех собак окружающие – но не Шинигами. В честности их богу не отказано, он знает, что оба инцидента – нападение ведьм и похищение групп случились тогда, когда Хартманн не было в Шибунсене, она была выслана за его пределы волей божьей. Он знает – но пытаться развеять чужое недовольство в её адрес не будет, хотя, признаться, участь её облегчить пытается. Может, поэтому вместо увольнения вручил ей тёплое местечко под своим боком?
Вот только общественное мнение слишком мало её волнует.
У неё есть внешний враг.
Когда она убьёт Амона, тогда она склонит колено и попросит суда над ней за ошибки. Тогда она будет вольна бросить под ноги Шинигами заявление об уходе с поста Косы Бога и поста начальника отдела. Только тогда, когда полностью исправит свои ошибки.
До тех пор это будет глупым малодушием, истерикой и проявлением слабости.
– Новости. Ничего интересного по нашей проблеме. – Хартманн закрывает глаза и молчит. Ей надо собраться с мыслями и перейти к несколько иному вопросу – вроде бы и не столь важному, но значимому. – Зато целый строй новостей, которые мешают сосредоточиться.
Она снова замолкает, открыв слезящиеся глаза и смотря в потолок. Пепел стряхивать некуда, поэтому она старается удержать его на догорающей сигарете ровно до тех пор, пока Мазари не приносит ей пепельницу, чистую настолько, что Феликс бы гордился. Хартманн стряхивает в стеклянную пепельницу догоревшие остатки сигареты и снова затягивается.
– С каких пор я стала вызывать у людей желание вываливать мне свои тайны, которые они так ревностно берегут – а потом валят их на меня? – всё с тем же безразличием спрашивает в пространство Эрика. – Мне же плевать. Жалеть их я не буду, потому что не умею. Зачем жаловаться человеку, который не будет тебе сопереживать?
Ещё через секунду ей приходит в голову, что надо бы объяснить, о чём речь.
– Ко мне сегодня заявилась бывшая напарница моего повелителя. Того самого, который достался нам в наследство от прежней начальницы. – Хартманн поясняет, о ком говорит, хотя зеленоволосую катастрофу сложно забыть. – Могу списать нашу встречу на случайность, она такой и была, и темы беседы у нас были скорее рабочими. Но ей зачем-то понадобилось откровенничать. Что не быть ей напарницей Инглиша снова, потому что наш общий знакомый не смог понять и оценить по достоинству кульбит судьбы: его возлюбленная напарница оказалась мужчиной. История, достойная слезливого романа, вот только зачем мне о ней знать?
Эрика косится на Рахиль у окна и как-то странно улыбается.
– Я жалеть должна или завидовать их трагичной любви?
Потом она кивает, отвечая на вопрос о том, останется или нет, тушит сигарету и машинально отряхивает пальцы.
– Проблема в том, что мне плевать. Я даже пожалеть их не могу, настолько мне всё равно, что и у кого случилось. А завтра – завтра мы просто обязаны взять дело в свои руки. И для этого мне понадобится Челл.
Хартманн хмурится.
– И ещё одна. Из них. – на слове «них» Эрика делает особое ударение. – Челестии будет слишком мало.

____________________________________
[1] – Игра слов. В английском языке есть сразу несколько слов, подходящих переводом под «непорочная», это «chaste», «blameless» и «immaculate». Два первых чаще подразумевают под собой определение девственности, а последнее – безупречность, соответствуя немецкому «Einwandfreier». Но прозвище Хартманн в Шибунсене неверно толкуют как «blameless» или «chaste».

Рахиль удивляется – а Белой Косе ничего удивительного в ситуации не видится. Ей действительно непонятно, к чему люди начинают трепаться о своих постыдных тайнах, которые должны хранить, как зеницу ока. Не повесила же она на себя табличку «Я дочь Анжелики Айнштюрзен, за меня мама закатает тебя в формалин», когда порвала с прежней семьёй? Не повесила. И вряд ли кому-то ещё расскажет, кем была её матушка. Потому что незачем. Ни к чему. Потому что это – стыдно. Плюньте в лицо тем, кто скажет, что дети за грехи родителей не ответственны – это наглая ложь.
В грехах нужно признаваться только тому, кто это сможет понять. Иначе – глупость всё это.
Ей ли не знать об этом?
Прежняя начальница, да. Женщина, которую Хартманн и в глаза не видела, и имени её не знает, знает только, что её самодурство и глупость дошли до такой степени, что в итоге некую девочку и некоего парня отправили против ведьмы регенерации. Знаете такую? Опасная, чудовищная ведьма, с всего одним слабым местом – Хартманн первые дни после победы над ней боялась мысли о том, что было бы, если бы она не догадалась, как убить Анну.
Она бы не вцепилась в горло предыдущей начальнице, признаться, она и узнала-то о случившемся недоразумении много позже, она бы, наверно, просто опустила руки в бессильной злости, не в силах ударить. Но есть тот, кто сделал это за неё.
Та.
Rache – с немецкого «возмездие». Rahel в английском языке имеет аналог – Rachel, а одна буква просто не пропечаталась в документе, так бывает.
Rache.
Это тот случай, когда имя сказало всё за себя.
А она, Хартманн, теперь соучастница в этом давнем преступлении. Потому что узнала – сложно было не узнать. Как уже говорилось, иногда достаточно просто спросить. Заметить несостыковки, поинтересоваться деталями, подозвать к себе и спросить.
– Извини. – Хартманн откинулась назад и запрокинула голову, чтобы прикрыть глаза. Так её лицо стало болезненно-спокойным. Глупо было напоминать о том, что, вообще-то, преступно. И что Эрика, не понесшаяся с доносом к Шинигами, не меньшая преступница тоже. Она успела заметить, как Рахиль пошатнулась, и извинилась за это.
Ничего страшного, думается ей, теперь я знаю, что поступлю так же.
Оружие с обоюдоострым краем – убьёт хозяина, если тот пойдёт неверной дорогой. Таких в Шибунсене три, и Белая Коса – самая добрая из них.
– В самом прямом. Мужчиной. У него длинные волосы, – Хартманн морщится, подбирая сравнение, – да, как у меня. Ведёт себя как девушка, щуплый и женоподобный. Наш общий «друг», оказалось, имеет свойство кидаться на всё подряд с любовью. В общем-то, это всё, что я знаю, так что на этом и остановимся.
Разговор переходит к делу. Да. К ведьмам. Почему будет мало Челл?
– Узкая специализация всех ведьм. – отвечает Хартманн, всё с тем же выражением болезненного спокойствия. – Челл откроет дорогу куда угодно. Проблема в том, что мы не знаем, куда Амону было угодно утащить пленных. А если использовать Челл на полную…
Это больно.
Рахиль была посвящена и в эту тайну – тайну отдела, не самой Хартманн. Шинигами поставил резкое и жёсткое условие, и был, в принципе, прав. Хочешь, чтобы сильнейшая ведьма жила? Стань ответственной за неё. Лучший способ привить ответственность – поручить опекать кого-то.
Белая Коса – триггер, спусковой крючок способностей Челл. Она может снять все ограничители с её души – но ценой будет нестерпимая боль, потому что лишённая памяти ведьма просто не помнит, что нужно себя контролировать. Сила ведьмы пройдёт через её тело, плавно разрушая его – и это будет больно и опасно.
Но это действительно может быть единственным выходом, потому что с ограничителями Челл просто открывает дверь в одну точку пространства, и это всё, что она может. Так можно искать бесконечно.
Если это потребуется, Хартманн это сделает. Плюя на боль и риск.

Хартманн открывает глаза и смотрит на потолок, долго смотрит, игнорируя вопросы о том, кто же будет второй ведьмой. Вообще-то, зря она это сказала. Тайна Силь должна остаться тайной, и помощь от неё лучше принять в иных условиях. Да и сможет ли она? Все их попытки до смешного похожи на поиск иголки в стоге сена. Такие же, в принципе, бесполезные, а руководит ими самое обычное отчаяние.
Хотя, как известно, найти иголку просто – сожги сено и поводи магнитом над пеплом.
Используй Челл по максимуму.
Сожги сено.
– Нет. Всё же, одну Челл. – на лице Белой Косы поступает внутренняя борьба, но Сильвана – не её тайна, а, значит, не от неё это будет известно. Даже в экстренной ситуации Хартманн умеет молчать. И скрывать. И принимать решения сложные и опасные – но эту самую тайну сохраняющую. Тут уж ничего не попишешь. – Вторая… это не моя тайна, а, значит, не имею права просить её эту тайну открыть для спасения остальных.
Возможно, это удивит Рахиль, поэтому Хартманн сразу же прибавляет:
– Она работает на Шинигами, поэтому находится в Шибунсене. – и пожимает плечами, завершая этим всё, что может сказать по этой теме.
Последнее время страхи и дурные мысли забивают её голову, как вата забивает сшитую из лоскутков игрушку. Так же бессмысленно, так же кучно и густо, мешая спать, есть, жить, даже существовать спокойно, не чувствуя себя марионеткой в чьих-то умелых руках – а такая она и есть, орудие убийства в руках бога. Жарко, обжигающе, нестерпимо... Триела была права – она всего лишь орудие.
Хартманн снова выуживает из пачки сигарету и зачем-то мнёт её в пальцах.
– Настоящая сила Челл. Шинигами поставил мне условие, если я хочу, чтобы эта ведьма осталась в живых, придётся сделать всё, чтобы она не вышла из-под контроля. – а вот это уже её тайна, значит, и рассказать можно. – Челестия Лайтйер была сильнейшей ведьмой. Она умела соединять любые точки пространства, и, в общем-то, не только нашего мира. И не две сразу, а миллионы. Миллиарды. Эта ведьма могла взять и скомкать нашу планету, как лист бумаги, если бы ей вздумалось.
Белая Коса хмурится, потому что понимает, каким может быть следующий вопрос Рахиль – зачем тогда нужно было оставить её в живых?
– Но она ребёнок. Не могу я так. – виновато признаётся Эрика. – Она даже напасть на нас не попыталась. Девочка, которая может планету уничтожить одним взмахом руки, пыталась спрятаться от нас под кроватью. – от вида торчащей из-под слишком маленькой кровати филейной части могучей ведьмы потеряли речь и повелитель, и оружие. – И тогда я забрала её в Шибунсен. А Шинигами решил, что память о том, какой сильной она была, нужно запечатать – как и львиную долю её силы. То, что осталось, он и отпустил работать в наш отдел.
Мурашки бегают по коже целыми толпами. Это ведь пока только общеизвестные факты.  Рассказать самое важное ей пока ещё только предстоит.
– Но он не лишил её сил, он их просто закрыл на замок. А ключом, – Хартманн смотрит на сидящую напротив Рахиль, – сделал меня. Я могу снять эти ограничители, если захочу. С памяти и с сил.
С памяти снимать их нельзя. Это – что-то вроде отчаянного шага, когда ничего другого не останется.
– Но если я высвобожу её силу, я стану проводником её силы. – почти как с повелителем, за исключением одной важной детали, – Она не может себя контролировать в этот момент, и вся её магия проходит через моё тело. И это больно. И смертельно. Наверно, я лучше всего подхожу для этого, но всё-таки для меня это – верная смерть. Через пять минут, не больше. Зато я смогу делать всё то, что могла делать Челл, и вреда ей не будет.
Белая Коса вздыхает и качает головой.
– Мне доводилось однажды. Это больно.
Слабо сказано. Скулящая Белая Коса, умолявшая «оставить её» и «пустить пулю в лоб», потому что она «больше не может» – разве не самое страшное, что было с ней?