Другие в возрасте Хартманн уже становятся Косами Смерти, убивают зарождающихся кишинов пачками и явно не сидят в NOT-е третий год. Что делает Хартманн в этом возрасте?
Ест грязь на тренировках.
Сачи, конечно же, просто восхитительная девушка.
Во всяком случае, только рядом с ней Эрика Хартманн может забыть о том, что ей до сих пор страшно думать о сотрудничестве с повелителями из её потока, что она всего лишь год назад сбежала из дома и полгода после этого тряслась в постели каждую ночь, ожидая, что Анжелика явится за ней и скажет «пора домой», и никто её не защитит. Сачи убедила её, что прошлое позади, пообещала защитить, и даже занялась её тренировками, коль о сотрудничестве с кем-то Хартманн думать пока ещё боится.
Сачи – восхитительно сильная девушка, которая считает, что даже без повелителя нельзя сидеть на месте, а Ланс, хоть и понимает разницу в силе между беззвёздной Косой, только учащейся частичной трансформации, и знаменитым Чёрным копьём, но понимание это помогает не особо. На тренировках Эрика часто падает и набивает болезненные шишки, но встаёт тотчас же, и снова рвётся в бой.
К сожалению, для Шинигами нет понятий «личное пространство» и «личное время», и в этот раз, когда Хартманн отплёвывалась от забившей рот земли, Сачи, получив от него сообщение, переменилась в лице и попросила Эрику вернуться в общежитие в одиночку.
Иногда Эрика завидовала Лансу.
Он – рубаха-парень, компанейский, но при этом строгий и самостоятельный. Моргнуть не успеешь, как все вокруг им очарованы, но никто даже близко не перешагнул черту, выведенную Лансом вокруг себя, личное пространство всё ещё при нём. Но даже не в этом дело – он напарник Сачи. Её сильнейшее оружие, взращенное ей же.
Ланс говорил ей, что они с Сачи и из неё, Эрики, вырастят лучшее в мире оружие.
Но пока она только жевала землю на тренировках и безнадёжно пачкала форму.
Ей было неловко, но кратчайший путь к общежитию пар (где, волей судьбы, она уже год была третьей в комнате для тех, кто нашёл себе напарника) лежал мимо окон общежития мужского. Подумать только, через пару лет Белая Коса не будет стесняться, даже если на задании форму в клочья изорвут, и ей придётся в таком виде домой возвращаться – самоуверенная и обращающая желающих посмеяться над ней в бегство одним взглядом, вот какой она станет через три года. Но сейчас ей было не по себе.
Пока что пугать взглядом она ещё не умела.
Поэтому под окнами мужского общежития она кралась, согнувшись в три погибели. Лишь бы никто не заметил, лишь бы никто не узнал. Дело даже не в стыде – не хотелось бы ей, чтобы в классе о её тайных тренировках кто-либо узнал.
С одноклассниками она не дружила.
– Всё хорошо. – бурчит себе под нос Эрика, понимая, что ряд окон, кажется, заканчивается. – Осталось совсем чуть-чуть.

Она никогда не была неряхой.
Ей вообще не доводилось думать о том, что беспорядок может где-то закрепиться – и Ланс, и Сачи, и она сама всегда приводили в порядок квартиру, вещи, обувь по принципу «кто первый заметил, тот и убрался».
Она никогда не относилась к грязи, как к тотальной катастрофе. Все, включая Ланса, прекрасно знали, какие пятна чем отстирывать. Они просто шли и стирали вещи.
Она никогда не думала, что её испачканная форма может привести к таким последствиям. Поэтому сейчас, повиснув в воздухе и чувствуя, как воротник врезается в шею, Эрика растерялась и на какое-то время потеряла ориентацию в пространстве и ситуации – там, где надо было орать и отбиваться, она растерянно заморгала, увидев перед собой мужское лицо. Явно недовольное и, слава Шинигами, совершенно незнакомое.
И взрослое, да, взрослое.
– О-о… – успела протянуть Эрика Хартманн, чувствуя, как её поволокли куда-то, а потом рассудок вернулся к ней, и она начала сучить ногами и отбиваться. – Эй! Постой! Слушай, я больше не буду ходить под твоими окнами, отпусти меня!
Похоже, второму участнику этой ситуации было глубоко наплевать на то, что она говорит. В Шибунсене много жутких людей, много людей странных, и, похоже, она попалась… к маньяку? При мысли об этом орать Хартманн перестала, но зато стала исполнять ногами и руками такие замахи, что это было похоже на какое-то безумное кун-фу. Стиль перепуганной Белой Косы, не иначе.
А её тем временем приволокли в ванную, и тут Эрика выпучила глаза так, будто они собирались выскочить и покатиться по полу, подальше от хозяйки. В ванной раздеваются, в ванной всегда разделывают трупы, как стало ясно из парочки документальных фильмов про маньяков, в общем, дурное место эта ваша ванная.
– Э-эй, – пропищала Хартманн, которую, признаться, уже воротник душил очень основательно, – Да какая из меня жертва маньяка, я же совсем на эту роль не подхожу.
Эрика уже в этом возрасте никогда не обманывала себя по поводу «красоты» – грубые черты лица и огромные брови делали её лицо строгим, но не шикарно-красивым. Может, что-то в нём  и было, но даже Сачи, уделявшая себе минимум времени, чтобы просто причесаться, выглядела в разы выигрышнее.
Это что, получается, её сейчас убивать будут? Грязевой фетишист?

Даже спустя годы Белая Коса будет выражать своё удивление именно так, как выражала его сейчас – моргать с усердием героини попсовой песни, которой предлагалось летать с помощью ресниц. Вот она и моргала, понимая, что, кажется, в этот раз конкретно влипла.
И даже не в угрозе жизни дело было, а в поруганной чести^[1] – ну что там от неё на данный момент оставалось. Шум воды не предвещал ничего хорошего – он отлично заглушал все её вопли, и поэтому Хартманн перестала орать и выбрала тактику непротивления насилию. Хотя бы до тех пор, пока странный парень не перейдёт к каким-то активным действиям.
А он взял и перешёл – запихнул её в тазик, сообщив, что просто немного постирает.
Маньяк, который перед насилием или убийством моет свою жертву?
О ками, он войдёт в историю как «Енот-полоскун», а Хартманн будет просто жалкой строчкой в его списке жертв. Ну нет, Косы мы белые или твари дрожащие? Правда, сопротивляться, когда на тебя вода льётся, да ещё и волей этого самого маньяка, ты скрючена в тазике так, будто йогой собираешься заняться, как-то не по себе. Хотя, сидеть в тазике можно всё-таки, но при этом одна коленка тебе в рот лезет, а вторая ухо достаёт.
Вот знаете, в популярной японской анимационной культуре почти всегда в каждом произведении есть сцена с мытьем героев в ванной, и всё там так эротично и на грани фола. Так вот, ложь всё это – Хартманн не только не выглядела эротично, но и походила на мокрого хорька с бровями как у одного советского партийного деятеля. В общем, похоже, что всё-таки «тварь дрожащая». Хорёк белый, бровастый и кусачий.
Правда, пока она думала, куда лучше укусить и как лучше выплюнуть собственную коленку, ей пообещали, что всё равно сюда никто не придёт, потому что боятся все. Воробушки-святы, он действительно маньяк! Который… который попросил подать мыло?
– Verdammte Scheisse! ^[2] – наконец, выплюнув коленку, сообщила она, нашаривая под собой мыло. Найденный кусок тут же был отправлен маньяку-еноту в лицо. – Arschloch, Белые Косы так просто не сдаются! Fick dich со своим мылом!
Её мать бы уши зажала от такого потока красноречия, а Ланс бы, пожалуй, поржал и сообщил что-то вроде «я всегда знал, что у неё есть потенциал». Тем временем Эрика, пытаясь размахивать конечностями, старательно вертелась в тазу, выплескивая воду на все близлежащие объекты.

________________
[1] – речь не о девичьей чести, а о общечеловеческой, хотя...
[2] – здесь и далее немецкая нецензурная лексика.

Отредактировано Ursula Erica Hartmann (2014-10-19 11:25:16)

Дивная, страшная немецкая нация, и неважно, что ты принадлежишь к ней только наполовину – вон сколько родной нецензурной лексики вспомнилось, когда вода в рот льётся и вообще насилие происходит. Кстати, именно из-за воды Эрика и замолчала на какое-то время – ну неудобно же, она горячая и вообще не кипячёная. Вредно же! Мыться ей – ладно, но не пить. А плеваться как-то плохо получается.
Только, похоже, надо было ругаться на шведском, который Хартманн так и не сподобилась выучить – а зачем, если с рождения в семье английский да немецкий звучит? – потому что от звуков каркающей немецкой речи маньяк-енот просиял так, будто ему пятнадцать грязных девушек связанных преподнесли, в тазиках и с брусочками мыла во рту. «Землячка? Выстираем получше?!»
Катастрофа. Крах. Крушение!
– Я ведь жаловаться буду. – сообщила Хартманн, на несколько секунд перестав дрыгаться. Немецким ей почему-то пользоваться больше не хотелось, мало ли… фетиши у людей разные бывают.
Погибнуть от рук соотечественника. Гражданская война в тазике.
А вот сопротивляться она перестала совершенно зря – и мыло, которое по ней стало активно ездить вместе с рукой, это как бы подтверждало.
Визг Хартманн пронзил небеса и, наверно, разбил пару окон этажом выше.
– Убери! Нет, не смей! Ich werde klagen! Miststueck, это вообще-то насилие! Не там, чёрт возьми! И-и-и-и!!!
Мотив полёта Валькирий придавал этому действию совершенно невероятный оттенок, а вопли задыхающейся и время от времени переходящей на бульканье Белой Косы – опошляли и так невероятно бесстыдное действие (какая разница, что одежда при ней – её, чёрт возьми, МОЮТ, и делает это совершенно незнакомый человек).
Наконец, это закончилось. Вроде бы. Во всяком случае, мыло исчезло, а бравурный марш затих. Хартманн, скрючившаяся в тазу, снова заморгала, подозревая, что теперь точно будет что-то жестокое.
Жестокость выразилась подзатыльником и обещанием вымыть голову.
– Я моюсь дважды в день, – на всякий случай проинформировала Эрика маньяка. Вдруг его привлекают только откровенные неряхи, вот он возьмёт и отпустит её.

Отредактировано Ursula Erica Hartmann (2014-10-19 12:17:31)

В общем, оставалось только смириться. Закрыть глаза и упрямо думать, что этот позор происходит не с ней. Глаза, кстати, она закрыла ещё и по более насущной причине – шампунь лился если не рекой, то с претензией её слегка утопить. Цитрусовый… Ну хоть не ужасающая вонь ментола или банана. Если бы было последнее, то Хартманн бы обрезала волосы во второй раз, на этот раз под ноль, кому хочется выглядеть радостью мартышки из бразильских джунглей?
«У меня есть гель для дезинфекции, и я перемоюсь дома во второй раз»
Это было даже похоже на вполне приличное утешение. В конце концов, она могла попытаться использовать лезвия, но на тот момент менталитет Хартманн, вчерашней Айнштюрзен, был совсем другим – она совсем не умела пугать людей взглядом, а вербальные приёмы степлера и линейки ещё не пришли ей в голову. И уж тем более лезвия – ими ведь и убить можно!
В этом была вся шестнадцатилетняя Эрика.
Скорее всего, именно купание в тазу в итоге стало первопричиной того, что к девятнадцати годам Хартманн превратилась в системного маньяка.
А пока она смирилась – даже дёргаться перестала, к тому же цитрусовые она любила, мандарины, например, можно было попытаться найти своеобразную прелесть в процедуре. Но это только пока – Белая Коса пообещала себе, что ещё найдёт управу на насильника, раз сейчас её не нашла. Вздумал тоже – Шинигами ему не указ!
Нет, ну ей, конечно, тоже, иначе бы она всё-таки согласилась съехать от Сачи и Ланса и заняться, наконец, поиском напарника. Но одно дело, когда тобой руководит любовь, а другое – когда непонятно что заставляет стирать незнакомых людей в тазу.
Шум воды и лопающихся пузырьков шампуня в итоге слегка отвлёк – и осмыслить вопрос, относящийся не столько к купанию, сколько к личному знакомству, Хартманн смогла не сразу.
– А вот и моюсь. – упрямо заявила Эрика, стараясь не наглотаться пены. – А шла я с тренировки, а пряталась, потому что одноклассникам лучше не знать, чем я занимаюсь в свободное время.
Одноклассники и так не смирились, что её с какого-то перепуга надо звать не Урсулой, а Эрикой, и за ней прочно поселилась слава странной. Узнают, что она чем-то неясным в одиночку занимается (дружбу с двумя трёхзвёздными Эрика скрывала почище иного контрабандиста), точно будут за спиной у висков пальцами крутить.
Ну и что с того, что напарника не нашла? Она, может, славу одиночки ищет, и у неё уже двадцать пять душ – стараниями Сачи, между прочим. И вообще… Нет, никакой маньяк с тазиком на её пути точно не встанет.

Ситуация начинала попахивать идиотизмом с нотками цитрусовых. Мало того, что над ней жестоко надругались (больше морально, нежели физически), так ещё и это. Ей стали давать советы. Ужасно, правда? Что может быть хуже смерти в руках маньяка? Только то, что маньяк окажется сентиментальным и со всей нежностью будет давать советы обречённой жертве.
В сущности, ей действительно было мало дела до окружающих – но все, кто узнал бы про её тренировки, могли подойти опасно близко к тайне тренировок. То, что на полигоне Белая Коса совсем не одна, и что Чёрное Копьё и Копейщица Севера (откуда именно явилась в Шибунсен Сачи, Урсула никогда не уточняла) проводят с ней какие-то престранные тренировки – вплоть до того, что Сачи использует Белую Косу как своё оружие… Это уже могло дойти до ушей Шинигами.
А бог их мира будет крайне недоволен.
Можно  сменить напарника, можно потерять напарника – жизнь переменчива, и в том, что Копейщица Севера хочет взрастить оружие на смену своему Чёрному Копью, Эрика не видит ничего крамольного – как и в том, что, если Ланс будет жив, она всё равно может быть рядом с ними, третьей, но не лишней. К тому же Сачи всегда мечтала стать универсальным повелителем, но связь её с Лансом и Эрикой всегда будет особенной. Причина недовольства Шинигами кроется в другом.
Дело в ранге – и ещё в чём-то, что Сачи прячет за слабой улыбкой. Дай слабому повелителю сильное оружие, и сила их пары будет такой же, как и у слабого повелителя со слабым оружием. Дай сильному повелителю слабое оружие – и малейшая потеря контроля над дыханием души будет стоить нечеловеческих мук оружию, через которое будут пропускать это дыхание на полную катушку. И ослабление в итоге.
Что такое боль от потери контроля, Эрика уже знает – сильная душа Сачи подавила её дыхание души и пропустила через неё своё. Теперь Сачи постоянно сдерживает себя, а Эрика хочет стать сильнее.
– Не твоё дело. – огрызнулась Хартманн, пока прямо на ней отжимали одежду. Все проблемы их троицы они решат как-нибудь сами. – Я и сырая могу до дома дойти.
Неужели и правда отпустит?
Туфли, в которых она плясала боевую пляску на полигоне, с неё были нещадно сдёрнуты, а сама Эрика вдруг обнаружила, что она лежит вниз головой.
Первым делом она натянула юбку на положенное место, а уже потом поняла, что с ней поступили, как с черепашкой – перевернули и оставили беспомощной. Но хотя бы больше не мыли…
– Я перед тобой не разденусь. – изо всех сил пытаясь сохранять непоколебимую серьёзность, сообщила Хартманн, продолжая лежать в столь неудобном положении. Или стоять? Ух, как сложно подобрать определение этой позе. – Никаких халатов!

Хартманн удивлённо заморгала, когда с ней заговорили с стальными нотками в голосе, примерно… ну… наверно, так Эрих Хартманн в своё время говорил со своим механиком, посмевшим где-то недотянуть трос. Что-то ей подсказывало, что спорить не стоит. По крайней мере теперь – на его территории, так сказать.
«Я тебя запомню», мстительно подумала Эрика, «Хорошо запомню и отомщу»
В конце концов, Ланс всегда жаловался, что ему не хватает хорошей драки. Как правило, после этого Копейщица Севера швыряла в него сковородку, и жалобы затихали сами собой.
Жаловаться Лансу было не стыдно.
Но пока она на чужой территории, и душу может согреть только мысль о мести, нужно было прикинуться доброй овечкой и не спорить. Хотя бы потому, что больше ничего сверхъестественного от неё не требовали – принесли что-то белое, да два полотенца, и милостиво оставили её наедине с этим.
Белое – это хорошо. Но к этому белому Эрика придвинулась с крайней осторожностью, будто бы это было какое-нибудь платье прежней жертвы, сгинувшей в проклятом тазу. Потрогала, осторожно потянула за край. Ничего не выскочило и кровавых пятен не появилось.
Когда она поняла, что именно ей принесли, Эрику чуть не разобрал смех.
Так точно попасть в её увлечения, не зная даже её имени – не забавно ли? Форма Вермахта, пусть и не та самая, какую носил когда-то Эрих Хартманн, перешитая по образу и подобию той самой, с повязкой, с которой смотрела маска Шинигами.
На кухню она явилась с полотенцем, наброшенным на волосы так, чтобы даже те редкие капли воды, падающие с них, не попадали на форму. В остальном, даже форма, оказавшаяся большего размера, не портила впечатления.
– Я смутно представляю, что делают в таких ситуациях, но кто-то на моем месте попросил бы закурить. – сообщила преемница светлого дела Белокурого Рыцаря Рейха. – А теперь рассказывай, кто ты такой, чтобы, когда я села писать жалобу Шинигами, я точно знала, чьё имя вписывать.

Зрелище, открывшееся ей на кухне, было достойно смеха – настолько оно было абсурдным. То, что творилось в ванной, и то, что происходило на кухне, было несовместимым от слова «совсем», как будто стирал её один человек, а на кухне вертелся совсем иной. Наваждение было столь сильным, что Эрика хотела было спросить, нет ли у того маньяка из ванной брата-близнеца, но «близнец» одобрил её форму и наваждение рассеялось. Нет, всё-таки это – тот самый.
В чём-то он был прав – тут уж ничего не попишешь, матроски с такими длинными юбками Хартманн не шли, а до того, чтобы заказать матроску более военного покроя, было ещё далеко. И, как знать, возможно на её будущие вкусы повлияла именно эта белая форма?
Но признавать правоту человека, так тебя унизившего?
Шутки он не понял. Белая Коса, признаться, не шутила – она вполне ясно говорила, на что смахивают действия, которые над ней производились в ванной.
И то, что ей еду предлагают, тоже ни в какие ворота. И то, что заявление будет восемьдесят восьмым. От Белой Косы отмахивались, как от назойливой мухи, и это раздражало больше всего.
– Эй.
Хартманн скрестила руки на груди, что у неё было в те времена знаком крайней решимости.
– Есть я у тебя ничего не буду. И вообще, если ты думаешь, что можешь так просто взять и делать всё, что тебе вздумается, то ты ошибаешься. – Эрика посмотрела на «маньяка» исподлобья, да ещё и жутко хмурилась при этом. – Эрика Хартманн – это не та девушка, которая простит такие шутки.
Её, между прочим, тренируют аж двое трёхзвёздных, и они в тысячу раз лучше ТАКОГО трёхзвёздного!
– И бумагу с ручкой себе оставь. Ничего от врага не принимаю!
Но пока она смутно представляла, как перейти от угроз к действиям. Три звезды – не шутка, она знает это на своей шкуре, к тому же он из EAT, куда ей до такого? И третий год обучения… Угрожать ему – всё равно что крошечной собаке лаять на слона.
Но что ещё сделать, если выбора нет?

Провал. Давайте серьёзно, никакого доминирования и унижения не вышло, Белая Коса просто опять проиграла. Ланс бы видел – со смеху бы помер, сволочь. Сачи бы обошлась помягче, но, зная её крутой северный нрав, ясно и так – двое её покровителей посмеялись бы над ней, правда, одна смеялась бы не вслух. Им-то легко, они сильные и силой свою гордость подкрепляют.
А она – Эрика Хартманн – до сих пор в NOT сидит. Ей даже мысль о напарнике претит, по крайней мере пока… Полгода назад было ещё хуже, когда мысли о матери истерику вызывали, а на занятия её Сачи буквально за руку приводила.
Нечем ей свою гордость поддержать.
Приходится снова сдаться – и Хартманн садится за стол, не обращая (стараясь не обращать) внимания на гордый смех.
– Ладно. Враг – не ты, а кишины и ведьмы. – «И мама». – Но ты вовсе не обаятельный. – Хартманн просто не может взять и согласиться с чем-то. Хотя, ей ли, лупоглазому подростку с грубыми чертами лица говорить об этом? – Ага. Так и делаю. И собиралась вымыться сразу после тренировки, но не дошла до общежития.
Хартманн трогает вручённую ей форму, зло вздыхает и снова повторяет про себя, что, пока лягушка не может справиться с цаплей, лучше этой лягушке подождать и не отсвечивать.
– Потому что на уроках я почти и не появляюсь. В NOT-е за это не сильно греют.
Ну, то есть, сильно, но хмурого подростка, потребовавшего переписать все документы, вычеркнув оттуда «Урсула Айнштюрзен», прощают с любимым людским милосердием – простить и забыть о существовании чьего-то несчастья. Трагедия семейная, все дела. Любимая мамина шутка, «скажи, Урсула, что общего у твоей мамы и единорога?». Да, именно, о них слагают легенды, и поэтому все вроде бы знают, что такой матушке не то что детей, скальпель в руки лучше не давать. Но, как говорится, не пойман – не маньяк, а ещё гениям многое прощают. Душа-то у её мамочки белее снега свежего, тут уж ничего не поделаешь.
– Если буду заниматься на учёбе, всучат повелителя. А я…
Хартманн молчит, думая о Копейщице Севера.
Вот кого она хочет видеть своим повелителем, а не тех, кто с ней на занятия ходит. Или, скажем, ещё одного третьекурсника, но он уже давно при оружии. По результатам – лучший среди курса. Вот кому можно довериться.
Но и силы для такого сотрудничества требуются немеряные.
– Я как-нибудь сама догрызусь до звания трёхзвёздной. – отвечает Белая Коса, решив, что такой ответ лучше всего подойдёт. И умалчивает, что пока единственное, что она грызёт – земля на тренировках.

Лицо Хартманн мрачнело всё больше, стоило пепельноголовому открыть рот, чтобы обличить её в ещё какой-нибудь глупости. Одно дело – знать свои ошибки, другое – когда тебя в них так старательно тыкают носом.
Сейчас у неё лицо характерно побледнело – от злости она всегда белела как снег, и много лет спустя именно это станет сигналом, что кому-то пора бежать – а кулаки сжались словно бы сами собой.
– А вот это уже, с твоего позволения, вообще тебя не касается. – процедила Эрика. Естественно, не собиралась она выкладывать, что ей нужно всего-то до двух звёзд подняться, и что Сачи ей уже сейчас помогает, и что двадцать пять душ они собрали, даже несмотря на то, что по факту у Хартманн до сих пор звёзд нет. Потому что они занимались, мягко говоря, делом нечестным – для Сачи, трёхзвёздной, и Ланса, который вроде бы и делал вид, что он на подтанцовке, кишины всегда были добычей не просто лёгкой, а на один зуб. Потому что, даже если вдруг мастерство Сачи не вытянуло бы силу кишина, Ланс бы просто занял место в её левой руке. Да, именно так – Сачи как-то пробовала орудовать двумя оружиями сразу, и Хартманн сочла это хорошим знаком.
– Я знаю, что делаю. – сообщила Хартманн для порядка, но и так было ясно, что каждый остался при своём. – А теперь мне идти надо. – когда Ланс и Сачи вернутся, им бы ужин приготовить надо. – Так что за вещами зайду завтра. И форму тоже завтра принесу.
В её интересах было оказаться дома поскорее, пока боевая двойка не вернулась – рассказывать им о своем позоре ей было совсем невмоготу.
– А есть мне не хочется. Приятного аппетита, чистюля.