Блэр полезна тем, что иногда умеет не задавать вопросы, и когда в бар вваливается Урсула с окровавленной ладонью, кошка отводит её наверх, в комнату неясного назначения. Но с кроватью.
Три года назад, когда Анна положила её напарника весьма простым, но эффективным способом, Урсула, стоя на его могиле, придумала для себя способ отвлечься и успокоиться.
Ей тогда было девятнадцать лет, она была молода и искренне умела горевать – это потом научилась сдерживать себя во всём, чтобы навсегда слиться с образом холодного и бесчувственного оружия. Тогда этот образ ещё к ней не так прилип. Она стояла на могиле и говорила, говорила, говорила, не обращаясь к напарнику.
Зачем обращаться к трупу, над которым два метра чернозёма? Урсула никогда не верила, что умершие могут слышать и видеть то, что осталось после них. Она говорила для себя и только для себя.
Спать ей не хочется (попробуйте уснуть после ссоры, находясь на втором этаже кабаре-бара, где день и ночь стены ходуном), и Урсула, сидя на краю кровати, предаётся этому способу, как единственному оставшемуся у неё шансу на покой.
– Я – Белая Коса. Я смогла убить ведьму своими руками. – твердит Урсула вполголоса, склонившись над кувшином молока, который ей принесла Блэр и половину которого удалось влить в себя, за неимением лучшего на ужин. – Я сильная, и со всем справлюсь.
Голос у неё невыразительный и совершенно пустой – можно сколь угодно терпеть и оттягивать момент осознания, что всё плохо, но он наступит. Уже наступил.
– Я – Белая Коса. Я ничего не боюсь, и мне неважно, каким будет мой противник. Даже если он будет ребёнком, я больше не дрогну. – повторяет Урсула как мантру. – Я – Белая Коса. Эрика Хартманн и никто другой.
Блэр, от которой пахнет кошкой, не задавала вопросов, зачем ей комната и зачем вообще приходить сюда – сработала, что ли, привычка подчинения Непорочной?
– Я – Белая Коса. Я справлюсь со всем даже без напарника. – бормочет Хартманн, как в бреду то же самое, что она говорила три года назад, собирая вещи мёртвого напарника, чтобы выбросить их.
Кап.
Очередная большая и солёная капля падает в кувшин с молоком. Перед глазами у Хартманн будто два куска жидкого стекла, размывающего мир и постепенно стекающего в молоко. Кувшин был полон наполовину, когда она начала твердить свою мантру успокоения, сейчас он полон на три четверти.
– Я – Белая Коса. Я буду убивать порождения зла до тех пор, пока могу это делать. – шепчет Урсула сухими потрескавшимися губами.
Внизу играет бодрая музыка, которую почти не слышно здесь. Кабаре продолжает свою работу. А то, что лицо Урсулы оставалось непроницаемым всё то время, пока на неё смотрели хоть чьи-то чужие глаза, даёт всем, кто знает, что она здесь, повод думать, что это – просто какая-то внутренняя потребность Непорочной, о которой спрашивать опасно для жизни.
Сюда никто не придёт, а бывший напарник, взбреди ему в голову её искать, подумает об этом месте в последнюю очередь.
Кап.
Нельзя думать о напарнике.
– Я – Белая Коса. – повторяет Урсула и смотрит на свою руку. Ей становится горько вдвойне.
Когда она пила молоко, на руке ещё оставались розовые полосы от затянувшихся порезов. А теперь ладонь будто никогда и не ломала дорогой фарфор.
Первая ведьма всегда будет особенной. Всегда.
Потому что она даёт не только статус Косы Смерти. Она дарит огрызок своего дара, своей бесценной способности. Она дарит часть себя, с ненавистью и на века. Бери, дескать, и подавись.
Говорить об этом как-то не принято – ведьмы для тебя враги, а подарки от врага ничего хорошего не несут. Джейк не знает. Джейк наорал на неё, когда Урсула защищала его от Кисс-шот.
Он не знает, что Анна подарила ей возможность затягивать раны, нет, не так, как делала это сама ведьма, не с той скоростью. И всё же, у неё очень много шансов выжить. На шестьдесят процентов больше, чем у бывшего напарника.
Кап.
Будь бы он настоящим напарником, он бы знал, почему она его защищала, закрывая собой. И не назвал бы дурой. Но, наверно, ей и самой надо было хоть немного поверять других в свои планы.
Ей надо было для начала начать доверять, прежде чем требовать от других понимания.
Урсула жмурится, чтобы не начать всхлипывать. Ей не хочется, чтобы кто-то мог услышать её всхлипы за грохотом музыки.
Белая Коса жалеет о том, что случилось. И признаёт, она всё-таки дура.
– Я – Белая Коса, и я дура. – с горькой улыбкой, говорит она кувшину с солёным от слёз молоком.

Отредактировано Ursula Erica Hartmann (2014-09-18 17:03:15)

Почему она выбрала кабаре-бар?
Нет у неё причин, не спрашивайте и не пытайтесь вызнать. Эрика сама не знает. Наверно, потому, что это последнее место в этом мире, где её кто-то будет искать. Хартманн презирает игры вроде «Я ухожу от тебя, я уезжаю к маме, не вздумай звонить мне, слышишь, и номер мой – шини-шини, року-ши тоже забудь! И не смей к ней приезжать! Не смей ездить на улицу имени Змеиной ведьмы, дом пятнадцать, звонок сломан, стучать ногой!», и если уходит – то туда, где не найдут.
По правде сказать, ей в первый раз приходится уходить. Именно вот так, с порывом «ухожу навсегда». Более того, они никогда раньше так не ругались. Ссоры у них выходили по принципу «орём, но границ не переходим», и убегать в ночь, бросив ключи, Хартманн не доводилось.
В дверь стучат, и Хартманн поднимает взгляд от белой поверхности молока, теперь уже непригодного к употреблению. Смаргивает прозрачные капли с ресниц, для надёжности проводит по глазам рукавом – но очень аккуратно, чтобы не растереть и не заставить их покраснеть ещё больше.
Хотя и так всё видно – беспрестанно шмыгающий нос, распухшие глаза и мокрые щёки. Остаётся надеяться…
Когда она открывает дверь, ей кажется, что у кого-то на небе крайне дурное чувство юмора. У судьбы там – она хоть и атеистка, но рискует стать фаталисткой – например. Или у Волшебного хомяка, хотя, какая, в сущности, разница, кто из демиургов её мира решил послать ей Спирита Албарна?
Надежды не оправдались.
– Я много чего ненавижу. – спокойно отвечает Хартманн. – Ненавижу, когда плохо читают документы. Ненавижу, когда меня называют Урсулой. Ненавижу нарушения дисциплины и людей без чувства ответственности.
Не всех. Не всех она ненавидит... Разве, ненавидь она бывшего напарника, она бы не выбила у Шинигами разрешения на его смену?
Она смотрит очень спокойно и тяжело, как будто ей вовсе не плохо, и как будто в кабаре-бар она пришла выслеживать ведьм, а не плакать в кувшин с молоком.
– Что, в сравнении с этим, моя нелюбовь к злачным местам?
Да, она до сих пор держится прямо, её глаза мокрые, но смотрят строго, и она почти даже не кусает губы от переизбытка тоски. Но в этой прямоте, вообще-то, обречённость. С такими прямыми спинами ведьмы в Средневековье на костёр поднимались, если у них была хоть капелька внутреннего достоинства. И Жанна Д’Арк взошла на свой костёр с точно такой же прямой спиной, хотя ведьмой она не была.
Она косится в сторону лестницы, потому что с нижнего этажа доносится довольный мяв Блэр.
– А вам и горя мало, Спирит? – вяло спрашивает Эрика, но обрывает себя. Молчит недолго, и добавляет. – Вам лучше вернуться вниз.

Заслышав слова об «имени» она кривится, как будто «Урсула» становится мерзким и склизким комком, застрявшим у неё в горле. Как будто её заставили поздороваться с Анжеликой, и ждут, что она кинется мамочке на шею.
– Это вежливость, Спирит Албарн. – голос у неё такой же холодный, как и лезвие, и так же отдаёт металлом, а губы сжались в тонкую бледную нитку. – И она будет всегда, вне зависимости от моего к вам отношения. Это не уважение.
Ей требуется девять секунд, чтобы понять, что слёзы из глаз больше не капают. Ещё девять – чтобы сдержать рвущийся из груди всхлип. И, наконец, последние девять секунд, чтобы сделать шаг из комнат, притворить дверь и прислониться к ней, окончательно её закрывая. Закрывая свою комнату, душу и жизнь от посторонних глаз.
Особенно таких – уж очень похожих на будущее её бывшего напарника.
– Кончились деньги? – подзадоривает она Албарна, чтобы он разозлился и ушёл. – Могу дать вам в долг.
Вообще-то, не может. У неё нет ни цента, и из дома она ушла в одной матроске. Завтра нужно будет добраться до Шинигами, стребовать причитающуюся зарплату авансом и пойти покупать всё то, на чём не будет напоминаний о прошлой жизни. Второй раз.
Но потравить своего бывшего «конкурента» она просто обязана.
– Здесь тоже не ждут. – отрезает Хартманн, запрокидывая голову и прижимаясь затылком к хлипкой двери. Закрывает глаза и стоит так, пытаясь успокоиться ещё хоть на каплю.
У неё просто нет сил на скандал. Они закончились ещё дома.
И, как назло, Спирит сюда послан самим дьяволом, потравить её ещё больше.
– А зелёная мартышка, – говорит Хартманн, не опуская головы и не открывая глаз, – больше не моя. К счастью для него, потому что он три года твердил о том, что день, когда Смерть* разлучит нас, будет счастливейшим в его жизни.
Она болезненно дёргается, когда Коса Шинигами лезет ей в душу своими прокуренными пальцами, но всё-таки отвечает и на замечания о защите:
– Вся его ярая защита была лишь для того, чтобы так же яро устроить скандал первым, а не после вас.
По-другому она объяснить это не может. Объясняет, как поняла это сама, причём со своей точки зрения. Она-то ведь тоже вступилась за него перед Спиритом, потому что «моя обезьяна, и только я его бью».
О том, что о ней действительно могли заботиться, Урсула не хочет думать.
Она приоткрывает дверь, отойдя от неё, чтобы войти и, захлопнув её за собой, закончить этот бессмысленный и больно ранящий её разговор, но Спирит опережает её и в буквальном смысле суёт свой нос в комнату.
Интересно, что он ожидал там увидеть? Кучу голых ведьмочек и оборотней?
– Не думаю, что слово «мы» вообще применимо к вам и мне. – уже не скрывая, она глухо и болезненно стонет слова, которые ясно, ну просто максимально ясно говорят: уходи, Спирит, просто уходи. – О чём нам с вами говорить?
Хартманн проходит в комнату, всё же не закрывая дверь, и садится на кровать, сложив руки на коленях и устало сгорбившись.
Ей кажется, что это до дурного похоже на тот день, когда она пыталась его соблазнить.
– Сильвана будет со мной всего лишь на одно задание. Вам не о чем больше волноваться. – последняя попытка переключить внимание Спирита с себя и своей души на кого-то другого.
Пусть даже и на Силь, очень ей понравившуюся.
– Как оружие по силам я вам не уступлю. Она в безопасности.
_______________________________________________
* Если допустить, что разговор ведётся на японском, то Урсула говорит «shini», что можно перевести и как «смерть», и как краткое обращение к Шинигами. То есть фраза имеет двойной смысл: «смерть разлучит нас» и «Шинигами разлучит нас».

Когда она вышла из квартиры и удержалась от того, чтобы не хлопнуть от всей души дверью, терпения и самообладания у Урсулы хватило ровно на первый лестничный пролёт. Дальше она, совершенно не задумываясь о своём вечно царствующем самоконтроле, бежит, чуть не спотыкаясь на одной из ступенек. К счастью, не падает. Иначе бы вопрос о партнёрстве решился бы очень просто и быстро – Кос Смерти, свернувших шею на лестнице, в Шибунсене ещё не бывало.
И «Чупакабру» она выбрала, потому что, закончив свой марафон бега, как раз оказалась ближе всего к этому рассаднику бесовщины.
Ну а потом уже додумала, что её тут точно не найдут.
И что идти её точно уже никуда не хочется.
Да, действительно, счастливой она не выглядит. Представьте, что вы весь день на взводе из-за идиотов, вечером идиот устраивает вам скандал и, как итог, предлагает поскорее выйти за дверь, чтобы не проявлять свою истеричную натуру. Хочется изображать счастливую? Урсуле тоже как-то не очень.
У неё, знаете ли, даже не получается быть грозной, как Азуса Юми, её мысленный идеал женщины. Хотя… сегодня Сильвана этот идеал слегка пошатнула.
А Сильване тоже пришлось гадко. Вон, стоит источник её проблем, в психолога играть пытается. Руку помощи протягивает. Руку помощи. Ей. Ага.
– Подскажете, как заделать ребёнка, потом развестись и разлететься по разным странам, чтобы плеваться друг на друга при встрече? – Урсуле становится мерзко. Нет, не так. Очень мерзко. – Подскажете, как ходить по бабам с такой беззастенчивой наглостью, чтоб вас ненавидела даже ваша дочь?
Она слабо морщится и смотрит прямо в глаза этому красноволосому идиоту.
– Какое вам дело до меня и моего первого напарника? Он умер, больше ничего примечательного сделать не успел.
На три метра под землю.
Ничего примечательного сделать не успел, потому что она не дала. Ей было жалко ребёнка. А потом сама же этого ребёнка и убила, хотя должна была схватить труп и дать дёру.
На три метра под землю обоих.
Напарника и её мечты о том, что всё будет хорошо.
Ей больно думать о том, что пятнадцать лет мать творила всё, что хотела с людьми, которые просто были рядом с её дочерью. Ей больно думать о том, что она сама стала такой же. И что напарника первого сама угробила. И что второго довела до той точки кипения, что он её из дома выставил.
Мужик, называется. А она – вообще не женщина. Она чёрт пойми что.
– Хоть десять. – Урсула зарывается пальцами в свои волосы и сжимает их, чтобы боль отвлекла её. – Хоть десять напарников. Больше я ни к кому даже пытаться привязаться не буду.
Подсознательная тяга оружия к напарнику. Особенно когда предыдущий – на три метра под землю.
А её последние слова – вообще приговор оружию. Если ей всё равно будет, не будет резонанса. Не будет в ней нужды. Она будет просто железкой.
В утиль такую.
Вопрос Албарна ставит её в тупик.
– Что именно? Он – мой повелитель. – она чуть ли не впервые называет так Джейка. – Был. Все оружия тянутся к повелителям. Иначе их меняют. Все тянутся и хотят защитить.
Она произносит свой личный довод, которым уже давно обосновала своё смирение с раздолбаем рядом, которым ответила на все свои вопросы, и который приняла за абсолютную истину.
– А раз «был», то и «чувствовала». В прошедшем времени. Но это же простой инстинкт оружия.
Простой инстинкт.
Спасти от матери. Защитить от возможного ранения на задании. Изолировать от временно бесполезного оружия.
Спасти.
Не дать уйти на три метра под землю.
Это – инстинкт и ничто иное. Так ведь?

Отредактировано Ursula Erica Hartmann (2014-09-21 00:49:09)

Урсула осторожно забирается на кровать с ногами и совершенно как ребёнок обнимает свои колени. От неё не собирались отвязаться, а напоминание о напарнике, причём раз за разом, только хуже и делает. Особенно от… нет, вы только подумайте, её поучает Спирит Албарн, идеальный пример, как делать не надо – гуляющая по рукам коса, сколько у него там повелителей было? Дерьмовый муж, синоним слову scheisse, просто эталонный синоним. Её учит этот законченный провал жизни, неудачник среди неудачников. Она бы поморщилась от того, как дико выглядит эта ситуация, будь бы она в норме.
Хартманн утыкается подбородком в собственные коленки, напоминая самой себе дивную аллюзию на маленькую Айнштюрзен, которой в очередной раз на день рождения провели экскурс по баночкам с формалином, где покоятся разные части тел её «друзей». Так, помнится, она обнимала колени, сидя в своей комнате, и повторяла себе, что всё будет хорошо, когда-нибудь.
– Он не придёт. – очень тихо, одними губами говорит Хартманн. – Он этого дня ждал. Он не придёт.
Белая Коса ёжится и закрывает глаза.
Либо останься и будь истеричкой, либо веди себя как обычно и иди подальше. Выбор, в котором нет правильных вариантов.
– Силь зря сравнивала вас и его. Мне часто казалось, что он просто притворяется идиотом, чтобы жить так, как ему хочется. И я ему в этой вольной жизни не нужна. Так вот, это действительно так – он не дурак и знает, что делает. Более того, не раз и не два от него поступали заявления на имя Шинигами о смене напарника. Об этом я тоже узнала сегодня.
Весёлое фырканье заставляет её снова съёжиться, уж очень ей чужое веселье по сердцу режет.
Похоже, да не похоже.
Так, да не так.
А то, что на её кровать и, частично, личное пространство, покушаются, совсем уже малозначимый факт.
– Дело не в хватке. Дело не в том, как хорош он в качестве повелителя.
Урсула поворачивает голову, чтобы посмотреть на красную неуставную причёску блестящими от слёз глазами.
– Он может быть тысячу раз хорошим повелителем и вовсе не дураком, и даже просто потрясающим человеком. Но я не устраиваю его в качестве оружия, и никогда не устрою. Никакой иной причины на то, что с порога он стал на меня орать за то, что я его «бросила», я не вижу. Я не устраиваю его, и ему просто нужно другое оружие. И это была провокация на скандал.
То ли от ярости, то ли от горя, Хартманн переходит на что-то большее, чем шёпот, и Спириту, если ему, конечно, интересно, дальнейшие её слова придётся читать по губам:
– Инглиш в состоянии быть счастливым, найти своё идеальное оружие, жить долгой и безоблачной жизнью. А я – Карфаген. Уже дважды разрушена, но всё ещё стою, а когда умру в третий раз, меня ничто не вернёт. У Карфагена нет иной судьбы, кроме как стремительно разрушаться.
Первый раз – когда сбежала от матери и долго, захлёбываясь собственными слезами, рыдала в общежитии Шибунсена.
Второй раз – когда её первый напарник рухнул на землю.
– Джейк даже не знает, почему я решилась временно прервать наше с ним сотрудничество. А если бы узнал, ему, наверно, стало бы ещё более отвратительно, чем тогда, когда он приоткрыл завесу тайны.
Ему ведь было отвратительно, когда он узнал про мать? Ведь именно тогда он схватил её за руку и стал шипеть ещё более гневные слова?
– Анжелика вызывает у всех только отвращение и страх, узнай они, что это ей я обязана своему появлению на свет, стали бы шарахаться от меня, как от чумной. Сейчас, когда она хочет встретиться со мной, разве могу я оставаться с теми, кто мне дорог, зная, что она делает с такими людьми? Бежать, бежать прочь от неё и её писем, вот чего я хочу, и чего ожидала, получив эту временную смену напарников.
Урсула судорожно вздыхает и сжимает пальцы, впиваясь ногтями в свою кожу.
– Но меня всё равно теперь презирают. В сущности, я просто пробежала круг и осталась на том же самом месте. И, похоже, я всегда бегаю по этому кругу. Я противна ему и так, и эдак, и вот так. Поэтому он не придёт, и не будет извиняться. – всё-таки слёзы срываются с её глаз, пока она, не желая смотреть на Спирита заплаканными глазами, переводит взгляд на дверь. – Но всё хорошо. Ему найдут другого напарника, который подойдёт ему получше. Это лучше, чем закончить свою жизнь в формалине по специальному рецепту от Анжелики Айнштюрзен.

– Спирит, поймите же вы наконец одну вещь. – вяло начинает Урсула, но спора не выходит, она так и не заканчивает свою несомненно великую и правильную, подчинённую системе, мысль о том, что для неё отношения «повелитель-оружие» равнозначны «человек-человек» без учёта всяких там межличностных и прочих ошибок. И что, говоря «Джейку я как оружие не нужна», она ещё и подразумевала, что, как человек, она в этом союзе бесполезна ещё больше.
А замолчала, потому что начала неясно догадываться, что это не совсем так.
Потому что, будь Белая Коса хоть тысячу раз в подавленных чувствах, будь вокруг хоть тысяча Асур, навсегда её это здравого смысла не лишит. На время разве что. И что теперь пришло время прояснения в черноволосой голове. Может и краткого – но пришло всё же.
Спасибо Спириту и его пламенным речам за это.
И да, она действительно правильная. Иначе бы Инглишу всё-таки пришлось проветрить свои внутренности. Самоконтроль – это великолепно. Но ничерта не человечно.
Она может ответить «ну да, я действительно лучше вас, не находите?», припомнить, что из всех ныне существующих Кос именно у неё шансы на замену Спирита, если с ним что-то произойдёт, порядка пятидесяти процентов (у остальных не выше десятки, если кому-то интересна статистика). Но вместо этого Белая Коса вспоминает растерянное лицо повелителя, последующую ухмылку и «То есть бросила». И что ответ её на это утверждение был правильным, но ничерта не человечным, потому что рядом был Албарн, а он был пожизненным поводом стать ещё большим адептом системы, лишь бы только на его фоне выделиться.
А потом, без перехода, вспоминает, что пару месяцев назад так же правильно вынудила (или то было уже обоюдной уступкой?) напарника отказаться от сигарет.
И про степлер тоже припоминает.
Разве за всё это время у них не было более достойного повода для ссоры, чтоб вспыхнуть, разбить сервиз и разойтись вон из квартиры? Да тысяча их была, начиная с сигарет (Урсула не то что бы не любит их запах, но считает, что здоровью они пользы не принесут, и да, кашель нападает), и заканчивая испорченными годовыми отчётами и сорванными охотами. Но вместо этого они мирно ругались на кухне, не трогая посуду, а иногда и прямо во время приготовления ужина. Да-да, не пытаясь пырнуть друг друга ножом и в перерывах пробуя приготовляемое на соль и прочее.
Были поводы, но они ни разу не ругались так яростно. Как будто что-то было у обоих, не дающее взять и уйти.
Урсулу коробит от слова «было».
– Может и «есть». А может уже «был». – подводит она итог и словам Спирита и своим собственным мыслям. – Впрочем, всё равно. Я никогда не изливала ему душу и не горела желанием начинать. А уж есть он или был он… На этот вопрос ответит только Инглиш.
Спирит смеётся над собой. Урсула ещё теснее обнимает свои колени, своё она отсмеялась дома, когда говорила вещи грубые и правдивые только на треть.
– Но я не буду спрашивать. – уверенно продолжает Белая Коса. – Он захотел, чтобы я ушла. Теперь, когда вы здесь столько всего сказали, я абсолютно точно могу ответить: я не пойду задавать ему вопросы. Послезавтра я покину Шибунсен, а по возвращении – будь что будет.
Ох, почему она не была ведьмой и не знала, что будет по возвращении её в Шибунсен?
Если бы знала – кинулась бы обратно домой, и извинялась бы, очень и очень долго.
– Спирит, между нашими «семьями» есть одно различие. Моя, с позволения сказать, мать хочет видеть меня в ближайшее время «дома». Поверьте, мне и окружающим было бы лучше, если бы моя «мать» просто избила бы меня, как Сильвана – вас в парке.
А потом Белая Коса криво улыбается углом рта.
– Но всё-таки, как бы дико это не звучало, ситуации у нас похожи. Жалуйтесь, хотя я в душеспасении едва ли полезнее кофемолки. И да, вы до сих пор мне противны – за ваше поведение с Силь. Да и как личность, впрочем, тоже, учитывая, что внизу вас и ваш кошелёк ждут девицы.
Глухой смешок.
– Подумать только, я уже приняла её как свою повелительницу… Не зря Джейк взбесился. В общем, осуждать я вас точно никакого права не имею.
И всё же ей грустно. Ещё больше, чем было. Предчувствие? Нет. Просто спасительного самообмана о том, что три года всё было плохо, больше нет.
И что делать, она тоже не понимает.
– Но, как по мне, вам пора домой, а мне – лечь спать.

Отредактировано Ursula Erica Hartmann (2014-09-27 02:03:51)

Смешно ему.
А должно быть страшно. Она – страшнейшее оружие и один из самых пугающих людей в Шибунсене. Когда-нибудь она добьётся места Косы Шинигами, или же этого не случится никогда – но людей пугать она не перестанет. Какая разница, что ей всего лишь двадцать два года, и что другие в этом возрасте уже имели на руках четырёхлетнюю дочь?
Ей некогда развлекаться и веселиться, у неё есть работа, которой она посвящает всю свою жизнь. Её не научили другому. Серьёзно, это – следствие воспитания Анжелики. Урсула, она же Эрика, просто не умеет «жить на полную катушку». Не умеет и не ощущает себя живой.
Скорее уж выжившей.
И огрызаться на то, что ей пытаются советовать то, за что она Спирита Албарна презирает, Урсула не в силах. Он-то будет иметь то, о чём и вспоминать приятно, и то, о чём вспомнить грустно. Эрика не будет иметь ничего.
Он просто ничего не понимает.
Не похожа она на Сильвану, это сходство – лишь наружное, внутри Эрика осталась совершенно другой – Сильвана любила, и след этой любви живёт и орудует косой, Сильвана была счастлива и жила на полную катушку.
Когда Спирит говорит о грядущем задании, Урсула пораженно замирает на секунду, настолько эти слова соответствуют тому, что гневно твердил ей Инглиш.
От этого удивления срабатывает давнее сходство дочери и матери, и Урсула говорит на так и не выученном ей французском одну единственную фразу.
– La vie est drôle^[1].
Ей хочется засмеяться.
– Жизнь действительно забавная штука.
Анжелика любила говорить эту фразу, когда бралась за скальпель и смотрела на свою жертву. Или когда брала Урсулу за подбородок и долго гладила острыми ногтями по беззащитной шее. Она говорила, жизнь – забавная штука, и улыбалась.
Забавно, что Джейк угадал – его действительно пошлют на задание с этим «рыжеволосым чёртом». Судьба, «кому суждено повеситься, тот не утонет».
– Спирит.
Бесполезно, рыжеволосый увлечён хвалебными речами во славу своей бывшей жены, а Урсула не любит перебивать и ждёт.
Когда Спирит выходит из комнаты, Белая Коса срывается с места и догоняет его уже в коридоре, бесцеремонно разворачивает Косу к себе и берёт за галстук.
– Спирит. – повторяет Урсула, притягивая к себе ненавистного конкурента. – Не дай ему влипнуть в неприятности.
Она запинается, прежде чем сказать то, что никогда не любила говорить.
– Прошу тебя. Меня там не будет.
Урсула вскидывает голову, чтобы посмотреть на «начальство» почти умоляюще.
– Пусть он вернётся живым и здоровым, неважно, побежит он с извинениями ко мне или нет. Он должен жить. – Белая Коса смотрит в глаза «рыжеволосому чёрту». – Иначе я зря пыталась скрыть от матери…
Она обрывает себя на полуслове и отталкивает от себя Спирита, чтоб снова ощутить своё личное пространство только своим.
– Пусть он вернётся. – повторяет Белая Коса. – Он не дурак, и… Нет, это всё.
Шаг назад, Хартманн снова прижимается лопатками к двери, и чуть слышно, только для себя, бормочет уже на немецком:
– Wer hangen sol nicht ersauft ^[2]. Die liebe macht blind. ^[3].
После этого она вваливается в комнату и запирает за собой дверь, чтобы тут же упасть на кровать и попытаться поспать хоть немного перед завтрашними сборами.

____________________________________________
[1] «Жизнь – забавная штука». Любимая фраза Анжелики.
[2] Дословно – «Кого ждёт петля, тому не утонуть». По смыслу – «От судьбы невозможно скрыться».
[3] «Любовь ослепляет»