В кабинете до сих пор сухо, темно и пыльно. Смутно пахнет нежилым, как в тех местах, где давно никого не было.
Подумать только, прошло всего три дня, как она вышла из больницы (специально задержавшись на несколько часов, чтоб не видеть, как хоронят умерших), и всего два дня, как она начальник отдела. Как обычно, их демиург решил всё сам – хотя, признаться, когда её вызвали к Шинигами, что называется, на ковёр, Эрика удивилась и подумала: «Неужели?». Хотя, само собой разумеется, мыслить о том, что её приглашают, чтобы предложить место оружия Бога Смерти, было самонадеянно. Её, тем не менее, выделили, подарив должность. В обмен на Анну. Дар совести за убитого сумасшедшего ребёнка и загубленного напарника.
Хорошо, что есть Людвиг, который помогает ей говорить подчинённым нужные вещи, делать правильные поступки и разбирать всю скопившуюся бумажную документацию за период, когда отдел болтался без начальника. Хартманн хочется спросить своего подчинённого, не метил ли он на её место, хотя знает, что Шинигами обычно ставит в руководство именно оружие. В силу специфики их жизни, оружие куда как реже приходится заменять.
Она обязательно спросит когда-нибудь, хотел ли Людвиг стать начальником вместо неё.
В кабинет вошли, и Хартманн подняла глаза. Белая. Именно это слово характеризовало ту, о которой ей доводилось только слышать.
Конечно же, они виделись раньше, это и сомнению не подлежит. Но связать имя «СенбонЮри» и девушку вместе ей не доводилось. Они встречались, но имени её Эрика не знала.
А «белая» тем временем ухмыльнулась. Почему-то Эрике стало не по себе. Она поняла – вот о чём говорил ей Людвиг, когда сообщал, что будет трудно сразу стать начальником. Это то место, где тебя должны признавать.
Хартманн признала, что это интересно.
И если сейчас «белая» не признает её, можно подавать заявление об уходе, оформленное по всем стандартам, побив тем самым рекорд по краткости нахождения на службе.
Пока новая сотрудница подходила к ней и смеряла взглядом, Эрика отметила, что она изящна. Изящна, как никогда не быть ей. В движениях Хартманн, ей говорили, сквозит сила и уверенность – но не женственность вовсе.
В сравнении с белизной СенбонЮри даже матроска Хартманн кажется блёкло-серой.
И всё-таки у неё за спиной есть нечто, что даёт ей силы. В конце концов, коль не дрогнула её рука убить ребёнка, коим была Анна, вместо того чтобы сдаться и сбежать, разве дрогнет она сейчас?
Эрика поднялась со своего места, выпрямилась, с огромным трудом не изменившись в лице от боли – у неё глубокие порезы на боках, стянутые бинтами так, что дышать тяжко. И протянула руку.
Как приветствие, причём мужское.
– Добрый день.
Стереть бы эту ухмылку, но как? Враждебным и резким укором?
– Меня зовут Эрика Хартманн. – потом, вспомнив, что Людвиг имеет дурную привычку называть её Урсулой, Хартманн добавила, – Урсула Эрика Хартманн.
Она снова села за стол, сложила руки поверх документов и внимательно посмотрела на лицо новой сотрудницы. Возможно, новой.
Если ей удастся переломить эту улыбку, конечно же.