Ей снова снился этот сон.
Каждый раз одно и то же. Словно кто-то с переменным успехом воспроизводил в ее голове обрывки того рокового дня, искажая и уводя его все дальше от реальности. Или же приближая к истине? Она не знала, просто не могла знать. Единственное, что ей оставалось - наблюдать, как грань правды и вымысла смещается то в одну, то в другую сторону.
Сегодня ей снилось лицо той женщины. Ранее Ванда не сталкивалась с ней напрямую на просторах своих кошмаров, а лишь улавливала ее присутствие рядом, ни на секунду не ставя его под сомнение. Но сегодняшняя осенняя ночь - другое дело. Сегодня ее образ был апогеем целой серии разбросанных по оторванным листам календаря снов. Ее острые скулы, покровительственный взгляд и пугающая, надменная улыбка на тонких губах. И волосы, переливающаяся всеми цветами радуги. Она смотрела на Ванду с интересом ученого, в руки которого поступил уникальный экземпляр вкупе с патентом на исследования. А потом, за одно мгновение приблизившись к ней, протянула свой худые руки, перепачканные кровью, к лицу повелительницы.
Сегодня она впервые закричала во сне. Но не от страха, а от накопившегося гнева, не имеющего выхода в реальной жизни. Алиса, как и полагается лучшей подруге, посреди ночи отпаивала ее ромашковым чаем и усмиряла взбудораженный разум своею размеренной, монотонной болтовней, по определению являющейся лучшей колыбелью для Ванды. Но брюнетка не смогла заснуть даже под сопение дремлющей на ее кровати напарницы. Вместо этого она, бережно прикрыв ту одеялом и погасив в комнате ночник, наспех надев юбку и набросив черную толстовку с асимметричными белыми полосами, вышла прочь из квартиры, оставив на столе клочок бумаги с размашистым обещанием "я вернусь, не паникуй". 

Всю оставшуюся половину ночи она бродила по петляющим подворотням города, нарочно избегая основных улиц, и думала, думала, думала. Мысли роем жужжали в голове, заглушая друг драга и сливаясь в один сплошной нечленораздельный поток. Ванда отмахивалась от него, стараясь полностью раствориться в прохладном осеннем воздухе, но каждый раз, когда ее пальцы по привычке пробегали по маленькой фотографии в кармане толстовки, гул нежеланных раздумий обращал в прах все ее попытки скрыться от проблемы. И вот, когда подушечка пальцев в сотый раз пробежалась по изученным вдоль и поперек рельефам старой фотокарточки, к Ванде пришло явное и вполне себе четкое осознание: раз от этой проблемы не убежать, то ее надо решать. Искать ту, которая изображена на протянутом умирающим отцом прощальном презенте, с удаленным усилием. Ту, что является ей в самых жутких кошмаров.
Остановившись на углу узкой улочки, она вдруг резко развернулась и двинулась в обратном направлении, ставя Академию конечной целью.

Глупо было бы предполагать, что Ванда и раньше не пыталась разузнать об этой женщине, особенно у создателя и рабочих Академии. Но также глупо было бы думать, что те с готовностью ответили на ее вопросы, предоставив при этом личное дело искомой. Но то ли природное упорство пробудилось в ней с новой силой, то ли увиденное во сне пошатнуло ее терпение, но уже с первыми лучами солнца Ванда решительно шагала по коридору Академии, намереваясь скорейшим образом добраться до черно-белого шута и устроить ему очередной допрос. Сложив руки в карманы черной толстовки, в одном их которых покоилась единственная ниточка, ведущая к убийце отца, она понурила голову и привычно тряхнула черной шевелюрой с единственным алым вкраплением. Каждый ее шаг глухо отдавался от пустых стен коридора, но более ничто не нарушало утреннюю тишину. Не удивительно - в такую рань сюда приходили либо свихнувшиеся, либо чрезмерно ответственные. К слову, к последним она не относилась.

Ей казалось, что с каждым шагом она все дальше уходит от реальности в мир собственных дум. Желтые стены коридора, нелепые картины, переливающийся под электрическим светом, словно глянец, пол - все это постепенно уходило на задний план и, как итог, окончательно растворялось в воздухе. Мысли, мысли, мысли... Это было так странно для нее. Человек-действие, смеющийся над своей напарницей, когда та подолгу исчезла в мире своих фантазий. А теперь впору бы было посмеяться над самой собой. Но смеяться почему-то не хотелось. Хотелось рычать, вопить, разносить каждый дом и искать в обликах это скуластое лицо, перепачканное кровью. Хотелось сорвать эту добренькую маску с шута, разбить ее о пол и, взглянув в его настоящее лицо, с новыми силами не спрашивать, а требовать информацию о женщине с фотографии. Этот жгучий гнев, заставляющий ее мысли течь по чуждому девушке пути эгоизма и наплевательства на спокойствие и жизнь окружающих, казался таким оправданным, что сил бороться с ним не оставалось. Сколько она здесь торчит? Пару-тройку лет? А проблема, заставившая девушку прибыть в Город Смерти без всякого приглашения, до сих пор не была разрешена. Ванде казалось, что ответ на гложущий ее вопрос постоянно витал где-то рядом, словно он вот-вот выйдет из-за угла. Ей казалось, что каждый из штата персонала знал эту женщину, но считал Ванду слишком... юной для подобных сведений?
Эта мысль настолько разозлила девушку, что она и сама не заметила, как ускорила шаг. Теперь уже у нее не оставалась сомнений - она обязана разузнать все о смерти отца и отомстить убийце в ближайшее время. Око за око, жизнь за жизнь. Нельзя сказать, что Ванда была кровожадна, но мысль расквитаться с женщиной с фотографии стала чем-то большим, нежели простое желанием. Теперь расплата располагалась наравне с созданием Косы Смерти в кратком списке ее целей. В настолько кратком, что весь он состоял лишь из этих двух пунктов. "Вот ведь погоди, ведьма тощая, я из тебя всю..." - столь яростная фраза, возникшая в голове Ванды, так и не смогла дойти до завершения. Дело в том, что ее голова столкнулась с чем-то слишком мягким, чтобы быть стеной.
От внезапного торможения брюнетка вздрогнула и, вытащив кисти рук и карманов, приподняла те на уровень лица, делая стремительный шаг назад. Ее жест, обозначавший нечто вроде "порядок", судя по всему остался не замечен. Девушка, ставшая выросшей преградой между ней и кабинетом черно-белого шута, с побелевшим лицом ринулась вниз, к ее ногам. Ошарашенная Ванда сделала дополнительный шаг назад, невольно отстраняясь от странной девушки, и лишь тогда увидела, на кой черт она решила поприветствовать пол.
«Твою мать!»
Руки судорожно опустились в карманы, бессмысленно обшарив их. Фотография, которую поднимала девушка, была ее фотографией, сомнений в чем не было с самого начала.
- Отдай, это личное, - ее голос звучал глухо, явно говоря о сдерживаемых эмоциях. Но стоило ей требовательно протянуть руку, как ворот ее толстовки резко приподняли, доставляя не столько физическое неудобство, сколько моральное бешенство.
- Какого хрена ты творишь, психичка?! - она грубо толкнула ту в плечи, но прежде чем цепкие пальцы отпустили плотную ткань, девушка успела затолкнуть ее в любезно открытую аудиторию. Преграждать путь, а уж тем более закрывать дверь не стоило - теперь Ванда ни за что не уйдет, пока не получит объяснений. Ну или пока не врежет этой ненормальной.
Перед лицом брюнетки пару раз провели сжатой фотографией, будто бы для затравки. Ее глаза смотрели на отнявшую бесценное фото девушку с такой бурлящей злобой, словно перед ней стояла сама скуластая женщина.
Скуластая... А ведь она действительно скуластая. И эти черты лица... Ванда узнала бы их из тысячи - не один час она провела, изучая смятое напоминание о смерти отца. Но, как бы то ни было, это лишь добавляло свой вклад в пригоршню поводов прижать эту девушку к стенке и заставить выложить всю правду   
- Что ты несешь? - ее голос слишком созвучен с голосом противницы этим гневным рычанием, - Это моя фотография, а вот какого черта ты смеешь ее трогать? - она делает шаг, собираясь вырвать мятый клочок из рук незнакомки.
"Если она порвет фотографию - я буду использовать ее лицо, как замену, причем без туловища в комплекте!"   

Отредактировано Wanda Leffler (2014-10-31 01:06:31)

Состояние аффекта для нее - норма. Почти такая же, как задумчивость для других людей. Ее эмоции движут ей, побуждая идти на опрометчивые, кардинальные шаги, почему-то постоянно оканчивающиеся дракой. Вот и сейчас ее голова была охвачена этим странным, ярким помутнением, а кулаки так и чесались от желания примять ими это гневное лицо перед собой. Лицо... Скулы, брови, тонкая линия губ - все это словно было перенесено с фотографии на бледное лицо задержавшей ее девушки. Словно скульптор, имеющий некую основу, решил перестроить ее на лад женщины с фотографии. Это было странно, слишком странно. Особенно, если брать во внимание сложившиеся обстоятельства. Но Ванда принимала это, как игру пылающего разума. Она таила злость в себе за неимением альтернативного выхода для нее. А теперь ее мозг, воспользовавшись подкинутым поводом, предоставлял его на блюдечке с голубой каемочкой. Точнее, с каёмкой черных, как смоль, длинных волос.
Рука, выброшенная вперед, судорожно захватила воздух. Бесполезно, эта девушка явно не собиралась отдавать отвоёванную фотографию без боя. Ванда готова была его дать. И не только она: ее воротник снова врезался в шею, а пальцы изо всех сил сжали тонкие запястья противницы, оставляя на ее и без того светлой коже белые полосы от ногтей. Ее лицо оказалось буквально вплотную к скуластому лицу, но даже так она не смогла вспомнить ее черты - лишь едва вздрогнула от этого поистине жуткого сходства, которое все с большей натяжкой можно было списывать на состояние аффекта Ванды. Но фраза, сказанная после, вмиг выудила из памяти образ сидящей у окна черноволосой девушки с задумчиво-недовольным взглядом.
- Ты... - она шипела, озлобленно скалясь прямо в расположенное напротив лицо. Вот уж никак Ванда не предполагала, что угрожать ей станет эта важная мисс. Но ей было плевать, пусть хоть сам Смерть пошел бы на подобную подлость. Эту вещь было запрещено трогать даже Алисе. Эта вещь охранялась ею с особой прытью и никогда не бросалась без присмотра, чтобы какая-то глава какого-то отдела буквально стащила ее из под носа? «Не бывать тому!» - Ванда резко отклонилась назад несмотря на давящий воротник. Это должно было заставить Хартманн пошатнуться и ослабить, если и не отпустить окончательно, свою хватку. Лишь получив относительную свободу движений она начала свой откровенный наезд:
- Это не твое дело, - да, Ванда все еще была уверена, что это отнюдь не дело Эрики, - я повторяю: это моя фотография, и ты не должна знать ничего о том, что изображено, а уж тем более написано на ней. Но ты знаешь, Хартманн. Откуда же ты знаешь? - она замахнулась рукой и ударила своим предплечьем по запястью девушки, вырывая ворот толстовки из ее цепких пальцев.
«Не ответишь по-хорошему - прижму тебя твоим хорошеньким личиком к стенке» - мысленно добавила Ванда, с хрустом сжимая кисти рук в кулаки.

Ярость. Всепоглощающая и всеохватывающая. Она вырвалась на свободу, словно беды из открытого чьей-то заботливой рукой ящика Пандоры. Но ярость эта была вовсе не холодной, как у Эрики, а пылающая масштабнее адского пламени. Они, словно лёд и огонь, непохожие настолько, что все попытки понять друг друга заранее были обречены на провал. И этот холодны взгляд, эта сдержанная речь, эта статная поза – они выводили Ванду из себя ничуть не меньше, чем сжатая в руке Эрики фотография. Да как она, эта скуластая, смеет вести себя так, когда Ванда готова собственными руками свинтить ее голову, будто бы обычную лампочку? Это высшей степени хамство для брюнетки.
«Ну же, ты ведь бесишься, так почему же ты не бесишься?» - столь корявая, но вполне логичная мысль проскочила в голове Ванды за секунду до того, как в тусклом свете сверкнули причудливые лезвия. Глаза повелительницы вмиг сощурились пуще прежнего, но в них, на удивление, так и не проявлялась и нотка страха. Вечные безрассудство и замашки сорвиголовы. Ни на секунду Ванда не допустила мысли о том, что эти лезвия, возможно, в скором времени исследуют ее тело вдоль и поперек. Но это – цветочки. Самые жуткие плоды ее абсолютной несдержанности еще поджидали впереди, а именно – после сказанного Эрикой.
«Она моя… она моя…» - в ее голове эхом отдавались слова противницы, заглушая все прочие мысли. Казалось, что мир на мгновение остановился. Где-то между ударами ее сердца, во внезапно затянувшемся перерыве. Все ее поиски, все ее расследования, все ее неисчисляемые догадки рухнули в одночасье. Эти годы, проведенные в Академии, оправдали себя сполна лишь одним мгновением.
- Ты…
С новым ударом сердца на нее, словно из прорванной плотины, потоком хлынули эмоции, от которых глаза медленно расширились до максимума. Неужели она искала не того? Неужели все это время она находилась рядом, проверяла докладные на имя Ванды, сопровождала ее в поездке, шагала теми же путями, что и повелительница? Неужели она была так близко? Этот поток настолько силен и многообразен, что напрочь снёс под собой здравый рассудок, вверяя правление телом Ванды лишь инстинктам.
- Ты убила его! – этот крик, отчаянный и свирепый, вырвался из её глотки сам собой, оглушив не только Эрику, но и саму Ванду. Глаза последней словно застлала пелена, но лишь на мгновение, ведь то, что она сделала далее, требовало четкого зрительного контакта.
Ее нога, отведённая назад, снова нанесла удар по ноге Эрики, но на этот раз не мысом кроссовка, а голенью. Разница в росте лишь помогает ей лишить свою цель устойчивости. Именно цель, ведь теперь ослепленная гневом и желанием отыграться повелительница была не способна воспринимать ее иначе. Вслед за этим Ванда, которую немалой силы собственный удар слегка разворачивает по отношению к скуластой, умудряется чуть присесть вниз на полусогнутых, чтобы не дать лезвиям возможности моментально проскочить через ее тонкую и крайне хрупкую на подобные действия шею.
Она движется на автомате, чрезмерно экспрессивно и опрометчиво, но, как это обычно с ней бывало, действенно. Она просто не может упустить этот шанс. Ей не позволено.

Ванда даже не пытается взять себя в руки. Это было бы равнозначно черпанию воды решетом. Так же глупо и бессмысленно, всего лишь лишняя трата времени и силы. А последняя, к слову, ей просто необходима в этот знаменательный день, ставший лучшим поводом, чтобы окончательно слететь с катушек. От злости ли, от радости, от осознания достижения многолетней цели – не важно. Ванда и без того убивает свою психическую устойчивость тренировками с Чарли. Он делает из нее монстра ничуть не хуже ее собственных негативных эмоций. Но в случае с напарником Ванда борется. Сейчас же она попросту не видит (или не может увидеть?) повода для борьбы. Ее гнев оправдан, а ярость имеет заслужившего ее адресата. И этот адресат сумел устоять на ногах даже после первого отчаянного удара. В иной ситуации, будь то дружеский спарринг или схватка, толком ничего не значащая для девушки, она бы отметила этот факт призрачной долей своего бесценного уважения. Но она просто не может уважать Эрику. Ни один ее аспект, ни одно ее движение, ни один ее поступок. Ничто из вышеперечисленного просто не могло перекрыть собой жуткое преступление, лежащее на бело-голубых лезвиях Хартманн. Мало того, так она еще и не спешит вспороть ей глотку, что, несомненно, является странностью. Ванда уверена, что теперь Эрика не видит иного пути кроме как избавиться от знающей слишком много девицы. Повелительница и не подозревает, как мало она знает на самом деле.
Однако в подтверждение ее уверенности Эрика атакует без каких-либо миролюбивых предупреждений. Так стремительно, что Ванда сокрушенно стискивает челюсти, но не от боли, а от досады. Несомненно, ее удары в порывах агрессии многократно набирают в успешности, но самосохранение при этом остается за чертой. Полоса режущей боли проносится от ее плеча и до ребра, но не сбивает с намеченного пути, а лишь заставляет продолжить его с большей прытью, словно кнут дикого жеребца. Ванда подается вперед и, пользуясь временной открытостью Эрики из-за недавней атаки, успевает смазано ударить ту кулаком по этим злосчастным острым скулам, прежде чем новый удар отбрасывает ее на некоторое расстояние от Белой Косы. Подошва кроссовок спасает ее от скольжения по паркету и, как итог, от абсолютно несвоевременного падения. Толстая ткань толстовки, пропитавшаяся кровью, неприятно липнет к телу, отчего возникает желание сбросить ее с себя в сию же секунду. Но нет, Эрика снова начала говорить, сбивая ее со столь навязчивого намерения.
Слова доходят до Ванды резко и ощутимо, словно пулемётная очередь, не давая сосредоточиться на чём-либо другом. Да и на чём сосредотачиваться, когда цель стоит прямо перед тобой?
- Не притворяйся, будто не знаешь, о чем я! – она обрывает ее на конце фразы об убийстве чего-то маленького. Она искренне надеялась, что Эрика не станет отнекиваться, когда все ее злодеяния лягут перед Вандой. Но нет, она словно играет с ней – так кажется самой Ванде.
- А ты свое звание не за убийство ли отца получила? – она гневно отвечает на все предупреждения столь провокационным вопросом, в котором явно не хватает одного крайне важного уточнения. О нет, отступать она точно не собирается. В подтверждение этого Ванда делает стремительный шаг вперед, заводя согнутую руку за спину.

«Понятия не имею» - и снова ее слова звучат в голове девушки, но более не отдаются эхом и не оставляют после себя тяжелый осадок. Теперь они воспринимаются, как факт, вот только полностью пропитанный ложью.
Даже совершенство врёт. А эту девушку сложно было не назвать эталоном несмотря на явно изношенный и опустошенный вид. Точёное лицо, официальный наряд, идеальная осанка и этот бесстрастный, даже в подобной ситуации, взгляд. Образец для подражания, который обычно приводят в пример негативным личностям. Таким, как Ванда. Хорошо и плохо. Они снова противопоставляются друг другу по новому критерию и снова не понимают друг друга, просто не хотят понимать.
Ванда в упор не замечает искренности в словах Эрики. Для нее она – убийца, одним ударом переменившая всю жизнь повелительницы. Этот образ так плотно и так надежно лёг на Эрику, подпоясываемый фактами из ее реплик, что сквозь него даже прямые и открытые речи скуластой звучат как нахальная издевка.
Ванда замечает движение впереди уже тогда, когда до цели остается всего шаг. Замечает даже не Эрику, а ее выброшенную вперед руку. Она не успевает даже отдать должное везению, по которому рука эта больше не несет на себе причудливого лезвия. Иначе, как везением, она просто не могла объяснить этот благоприятный для нее момент. Терять подобный шанс было бы глупо, не увести атаку в сторону – просто грех и плевок на все ее тренировки. Ее рука, что так кстати была заведена за спину, рывком выпрямляется, но не бьет, а перехватывает. Пальцы успевают впиться в запястье и, благодаря небольшому разгону, увести атакующую руку Эрики в сторону. Из-за немалых усилий Леффлер, как и ее соперница, разворачивается в сторону, оказываясь с ней плечом к плечу. Довольно забавно и живописно – они стоят, словно замершие танцоры, вытянув соединенные руки. И Ванда пользуется этой небольшой заминкой, чтобы, повернув голову в сторону Эрики и буквально ткнувшись носом в ее растрепанные от физической активности иссиня-черные волосы, гневно прошипеть:
- Зачем ты убила отца? – и снова она не удосуживается приставить это никчемное, но такое важное «моего». Из-за этих опущенных мелочей призрачная перспектива их переговоров и вовсе начинает распадаться на глазах.
Если бы Ванда назвала имя того, чья смерть ее так волнует.
Если бы она показала свою неосведомленность о личности, изображенной на фото.
Если бы Эрика не назвала эту фотографию своей, некогда утерянной.
Как много условий, выполнение которых могло бы в сущности изменить ход событий. Но, ни одно из них, как назло, не было соблюдено.